ВАСИЛИЙ НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО
НАХОДКА

Снег по брюхо лошадям. Кони барахтаются, едва выбиваясь на площадки скал, где все-таки поменьше снегу, тяжело дышат, втягивая и без того тонкие бока... Гуськом по узкой тропинке продвигаются таким образом казаки. Человек двадцать колышется в седлах, жмурясь, когда метель, словно иглами, сыплет в лицо, захлестывает нос и рот снегом, забивает им уши... Кони только фыркают да отмахиваются головами...
— Ну, уж, братцы, и праздник!.. Неча сказать!.. — злился передовой.
— Рождество!..
— Дома-то теперь, поди, пир валом валит. А тут нако, выкуси...
— Египетская страна...
— Никак не способно... Самая подлая путина... Во, опять по брюхо коню влез... Ах, и каторга же...
— И ветер же здесь...
— А что?
— Точно иглами тебя... Лицо совсем засудобило. И чудно же:— метель, а месяц во всю... Ах, и колет же...
— А ты жмурься, словно кот перед огнем.
— Трубку бы раскурить хорошо...
— Чего лучше!
— Табаку вот только нет.
Бородатый, старый казак только сплюнул в сторону, вспомнив про табак.
— Да, табаку-то нема! А сказывали, как шли сюда, что тут самая табачная сторона, хоть весь обкурись...
— В черевах аж тоска с этого самого.
Наверху путь стал полегче... Взъехали на Марковы Столбы. Отсюда ветром свевяло снег, зато обледенелая поверхность поляны создавала новые неудобства. Копыта скользили, разъезжались, широко расставлялись ноги коней; иной и спотыкался, так что всадник, того и гляди, перекинется через голову... Метель стала заметно утихать.
— К утру и вовсе стихнет...
— Да, утро уж скоро... Часа через два... Ишь, птицы проснулись.
— Это пугач, он по ночам живет...
— Ты гляди, — тяжело летит, значит, домой на отдых, а на отдых он всегда перед самым утром.
Метель, действительно, улеглась.
А утренничек уже синим паром встает внизу...
Месяц погас, точно клочок облака замер в холодных небесах... Восток зыблется огнистым сиянием... Силуэты деревьев на нем кажутся совсем черными. Каждая маленькая ветка вырисовывается резко и отчетливо.
— Тепло Бог дает,— заметил казак, оглядывая запад, где, казалось, густилась еще лазурь южной ночи.
— Да, день будет хороший.
— Постой, братцы, что это?.. — остановился офицер.
Станичники попридержали коней: в тишине утра слышались бряцанье серебряного набора на уздечке у офицера, нетерпеливый стук копыта в отвердевший снег, да лязганье шашки о бока нежданно сорвавшегося коня.
— Так попритчилось…
— Должно быть… Нет, вон опять оттуда…
— Плачет.
— Оно и есть... Словно бы, дите малое...
— Какому тут дитю быть!
— Слышишь? Опять.
— Ну-ко, станичники, бери вправо! — И вслед за офицером, казаки стали пробираться на поляну, светлевшую впереди, за чащею мелкорослых деревьев, словно разбежавшихся от вековых гигантов, обступивших эту поляну.
— Так и есть, дите пищит.
— Где ж это?..
— Никого...
— А вон...
Посреди полянки что-то словно было засыпано снегом, бугорок какой-то. Синяя тень от него ложилась назад... Плач слышался оттуда...
— Ишь ты... Кого это Бог посылает?
Казаки спешились, подошли. Разгребли снег.
— Господи!.. Что ж это?
— Ах, ты, бедная!..
Метель только слегка завеяла Радоницу... Казаки бережно вынули из закостеневших рук окутанного лохмотьями ребенка. Руки так и остались в воздухе, словно они еще прижимали дитя к охолодевшему сердцу. Снег опушил ресницы, искрился на лице Радоницы... Что она пристально смотрит так, совсем сознательно смотрит? Кажется, вот сейчас поднимается и скажет что-то. Нет, не подняться ей! Косы крепко примерзли ко льду, так примерзли, что и не оторвешь. На одеревеневшем, голом плече синие подтеки, царапины... Ноги тоже изорваны, сквозь опанки кровь проступила и замерзла.
— Ах, ты, бедная, бедная!..
— Ну и находка. Поехали за одним, нашли другое.
— Бог счастье посылает, ваше благородие! Через детей счастье.
— И с чего это она? Ночь не была уж так холодна.
— С устали надорвалась, бежамши. Это бывает. От турок уходила. Летом часто мы их поднимали здесь. А дите Господь спас.
— Ишь ты, зевает как.
— Здоров орать-то.
Ребенок, взлянув на свет Божий, стал кричать во всю. Он таращил глаза и на бородатые лица казаков, и на яркое солнышко, и на светившиеся над ним верхушки деревьев. Пухлые ручонки, высвободившись, перебирали в воздухе, точно лапки опрокинутого на спинку кузнечика.
— Ишь ты, веселый. А ну-ко, — и старый казак пощекотал ему шейку.
Ребенок ухватился за его палец и прямо в рот.
— Вон, братцы!.. Сейчас давай мне палец жевать. Ах, ты, дите неразумное!— посмеивался седобородый казак.
— Что ж, ребята, мать-то хоронить иль нет?
— Чем земли нароешь тут? Погоди, пехота пройдет,— закопает.
— Гайда назад!
— Ребенка, станичники, бережнее! Он наш теперь...
— Давай в очередь.
— Я его за пазуху... У меня тепло там... Сухарь нажую, в рот ему. — И седобородый казак бережно уложил дитя за шинель, укрыл его, как мог. Ребенок в тепле, пососав сухаря, заснул...
Каждый раз, как он просыпался по пути, слышались возгласы:
— Ах, и горло же здоровое!.. Кричи, кричи, брат,— крепче будешь!
— Давай-ка его, Семен! Теперь моя очередь.
— Да я его еще повожу.
— Ну, во!.. Я и сам его чудесно...
И дитя переходило в новую пазуху. Новый станичник осторожно придерживал его, чтобы лошадь не встряхнула обретенное сокровище. Таким образом, пока казаки доехали до места, дитя перебывало у всех...
Из угла в угол в темной землянке ходил седой генерал, нервно покусывая усы. Он останавливался над разбросанными по столу картами Шипки, соображал что-то и опять принимался ходить... У дверей, на табурете, сидел молоденький офицер, то и дело, засыпавший от устали.

— Петров, ложитесь, засните пока...
— Нет, я не хочу, ваше превосходительство, — это меня в тепле растомило.
— Ну, ладно... Что ж это казаки?.. Вот только бы их за смертью посылать!
Петров сорвался с места, кинулся в дверь...
— Нет еще их... Не вернулись... Путь тяжелый...
— Сам знаю, что тяжелый...
За дверями раздались шум и говор многих голосов.
— Что там? Посмотрите, Петров!
Офицер не успел еще подойти к двери, как она раскрылась со двора... Весь опушенный снегом, с обледенелою бородой и побелевшими бровями, в землянку вошел казачий офицер.
— Слава Богу! Наконец-то!..
— Честь имею доложить...
— Прошли весь путь?
— Весь, ваше превосхо...
— Можно пушки провезти?
— Провезти нельзя, пронести с пехотой на гужах можно.
— Кавалерия пройдет?
— С трудом, а пройдет.
Генерал повеселел.
— Ну, спасибо за добрую весть. На турок не наткнулись?
— Нет.
— Ничего не нашли?..
— Нашли-с...— улыбнулся офицер, — мои станичники нашли.
— Что такое?
— Позвольте уж им... Совсем не казачье дело...
— Ну, позовите их,— заинтересовался генерал.
Казаки ввалились в просторную землянку и вытянулись у дверей, как вкопанные. У седого казака оттопыривалась только шинель на груди.
— Что вы там нашли?

Казаки, переминаясь, смотрели друг на друга и конфузились.
— Чего же вы молчите?
Находка, впрочем, ответила сама за себя. Почуяв тепло, ребенку захотелось выбраться из-за грубого сукна шинели. Он заорал благим матом и заработал ручонками, упираясь ими в грудь казака.
— Вот тебе и на! — остолбенел генерал.
Старик-казак вышел вперед, вынул из-за пазухи дитя и положил его прямо на стол, на карты и планы генерала...
— Вот тебе и на!.. — повторял про себя генерал, щекоча у ребенка за ухом, и, очевидно, не зная, что же с ним делать... Попробовал в рот его — палец,— сдавил тот деснами так, что больно стало...
— Вот тебе и на...
А ребенок, заработав руками и ногами, опять, было, уже собирался заорать, да огонек свечи увидал и раздумал. Уставился на него, вытянув губы трубочкой, выпучил глаза...
— Ишь... Если ему коньяку дать?— задумался генерал.
— Они коньяку не пьют-с,— почтительно доложил старик-казак.
— А молока нет...
— Они и сухарь чудесно кушают...
— А ну-ко? Ну-ко?
Казак разжевал сухарь и положил его в рот ребенку... Тот потянулся к казаку. — Они еще просят...
— Как же вы это, ребята, теперь?.. Болгарам разве обратно в Габрово его послать?
— Дозвольте нам его оставить у себя. Потому как он нам Богом на счастье послан...
— Да как же вы его кормить станете?
— С пальца, ваше превосходительство.
— Ну, ежели с пальца!— раздумчиво проговорил генерал... — Агу... Агу... А только кто-нибудь один должен... Всем нельзя... У семи нянек, т.е. двадцати казаков... Того, без глазу... Ишь, шустрый какой...
— Мы уж и сами так надумали... пущай, один. А все мы будем ему пищу доставать.
— Будем стараться, это точно.
— Кто же, один-то, кто?
— Пущай дитё само выбирает, ваше превосходительство.
— Да как же, чудаки этакие, оно выберет?
— А вот, кому оно засмеется, тот пусть и будет его кормилкой.
— А ну-ка?— совсем заинтересовался генерал: — ну-ка?
— Только, братцы, без подвоха, — условливались казаки. — Чтоб не щекотать его.
— Честно, ребята...

Бородатые, огрубевшие среди балканской зимы лица, опущенные всклокоченными бородами, поочередно наклонялись к ребенку. Из-под грубых, щетинистых бровей мягко смотрели добрые глаза станичников. Но ребенок, злясь на то, что они заслоняли от него огонек свечи, только кривлялся и перебирал руками. Наконец, захватив пухлой ручкой такую же пухлую, словно нитками перевязанную ногу, малютка успокоился, и когда старый казак зашел со стороны, так что дитя и вожделенное пламя свечи увидало, находка почувствовала себя как нельзя лучше и засмеялась...
— Мой, братцы!..— обрадовался тот, забирая к себе за пазуху ребенка.
— Твой, так твой... Твое счастье...
— Ну, вот тебе на зубок золотой...
— Много благодарен вашему превосходительству...
— Что же ты его... а?
— Вырастет,— казак будет... Уж я из его такого казака сделаю!
— А имя-то, имя как?
Казаки опешили... Об этом они не подумали.
— Я так полагаю, — заметил генерал: — фамилию ему дать Шипкин... На Шипке его нашли.
— Ну, пусть будет Шипкин.
— Потому, ваше-ство, как его Бог послал, пущай же он будет Богданом.
— Ну, и чудесно… Ну, прощай, Богдан Шипкин!.. Расти себе во славу русского оружия... Прощайте, станичники! Спасибо...
— Рады стараться, ваше-ство!..
И Богдан Шипкин, будущий казак, был торжественно унесен из генеральской землянки.
Прощай, Радоница, прощай! Пусть не тревожен будет твой последний сон... А когда ты проснешься в голубых, чистых небесах, улыбка счастья озарит тебя, страдалица, потому что, увидев на земле свое дитя, ты поймешь, сколько нужной доброты и материнской ласки во взглядах этих бородатых, серых лиц, когда они наклоняются к маленькому Богдану Шипкину, чтобы, пользуясь досугом, покормить будущего лихого казака... с пальца! ...