Иван НИКУЛЬШИН

БАБУШКИНЫ КУКЛЫ

- Вот щас мы и сделаем! Вот щас они и запляшут у нас! — ласково ворковала бабушка, сгребая пук ржаной соломы и свивая его в тугой золотистый жгут.
Солому ещё вчера привёз с поля дед. Бабушка за ночь вымочила её в корыте с водой, отчего солома стала мягкой и неломкой. Она теперь влажными космами золотисто стелилась в бабушкиных ногах и ждала своего часа.
Я, набычившись, с верхней ступеньки крыльца недоверчиво наблюдал за проворными бабушкиными руками, за её тонкими землянистыми пальцами, которые играючи перебирали соломенные пряди, и упрямо молчал.

— Так вот, так,— говорила бабушка, явно завлекая меня.
И я, потихоньку забываясь от недавней обиды, от того, что мать не взяла меня с собой на полевой стан, где отдалённо гудели всякие шумные машины и крутились веялки, всё больше увлекался бабушкиной забавой. Однако признать этого не хотел.
— Совсем и не кукла,— упрямо говорил бабушке.
- А что же? — весело спрашивала она.
- Свясло,— после некоторого раздумья вспомнил я.
- А вот и нет,— смеялась бабушка.— Свясло, да не свясло! Но похоже, похоже. Молодец, знаешь... А ты вот мотри дальше, что будет.

Она как-то ловко переломила кручёный жгут в самой его серёдке, зажала между коленей, накинула на него нить шерстяной пряжи, затянула её крепко — и сразу же получилось что-то вроде округлой соломенной головки.
— Вот,— приговаривала бабушка, непрерывно работая. Да так ловко, что я даже не успевал следить за ней!
Она беспрестанно что-то говорила мне, а сама, не останавливаясь, всё делала и делала своё дело. И вскоре в её ногах лежали уже три длинные скрутки с головками.
Бабушка овечьими ножницами аккуратно обрезала их, из кармана своего холщового передника выхватила красную тряпицу, располосовала её на тесёмки, опоясала ими сначала одну, а затем и другие заготовки, и сразу же получилось что-то вроде маленьких человечков в широких, раструбами, юбках.
И это заворожило меня.

- А теперь давай маленько нарумяним наших куколок,— предложила бабушка.
- А как? — уже заинтересованно спросил я.— Баб, а как?
— А вот посмотришь,— торжественно произнесла бабушка и, собрав кукол, повела меня в избу.
Здесь у неё на шестке был готов уже чугунок с краской из луковичной шелухи. Бабушка по очереди окунула куклы в этот чугунок, и они порозовели на глазах.
Но на этом бабушкино колдовство не кончилось. Она вдруг посадила куклы на деревянную лопату и задвинула их в чело пышущей жаром печи. Я даже отшатнулся в страхе, вспомнив Ягу Костяную Ногу из страшной сказки: как она хотела мальчика в печи изжарить. Липкий холодок пополз по спине.
- Не надо! — закричал я.

- Что, испужался? — догадалась бабушка и успокоила:— Мы их только слегка подсушим. А то краска будет мазаться.
Но я уже плохо слушал её и потихоньку хлюпал.
— Не плачь, не плачь! Ишь, какой жалостливый! Это хорошо, что жалостливый. Вот вырастешь, а я буду совсем старенькая да убогая, как лесная колода, а ты и пожалеешь меня... - А ну гляди,— вдруг бодро воскликнула бабушка и поднесла на лопате ко мне весёлых, жарко парящих кукол.— А теперь давай учить плясать их.
Я с откровенным недоверием посмотрел и на кукол, и на саму бабушку, как бы вопрошая, а разве возможно такое?
И бабушка снова угадала мои мысли.

— Можно, можно,— сказала она.— Ещё как можно! Вот смотри.
Она положила на широкую лавку печную заслонку, вырубленную из толстой жести, поставила на неё растопырившихся от душного жара соломенных кукол, взяла с полки по большой деревянной ложке в каждую руку, взмахнула ими и вдруг, примеряясь, ударила по краешку загудевшей заслонки, которая тут же вздрогнула, дёрнулась — и куклы подпрыгнули на ней. Бабушка ударила ещё и, приладившись, начала выстукивать какую-то плясовую мелодию. Куклы задвигались, запрыгали и даже кругом пошли по вздрагивающей заслонке.
Мне стало совсем весело. Я засмеялся от навалившегося на меня восторга и радостно подлетел к бабушке. Она сразу отдала мне ложки, и я сам уже ударил ими по гудящей заслонке. И куклы опять пошли по ней, приплясывая...
Вот чудо! Вот было чудо!

Самара