Марина Ганичева
Ослик на снегу

Я ждала ребенка. В палату меня привезли немного раньше, и долгие часы и минуты строились в ряд в ожидании этого страшного и желанного мгновения появления жизни. Это были декабрьские дни, окна зарисованы морозными ветвями, чудными завитками и «огурцами», будто бы на мамином павлопосадском платке. Ожидание всех нас делало немного испуганными и одинокими. Каждый ждал своего часа, был наедине с собой.
Хотелось с кем-то поговорить о том жутком страхе одиночества перед вселенским событием рождения, но… Как все будет? Как встретит мир младенца моего? Справлюсь ли я?

Кровать моя стояла рядом с окном и, отвернувшись от соседок, я подолгу рассматривала рисунки на стекле. Вечером, когда мороз за окном укреплялся, снежинки семенили-сыпались рядом сверху, сверкая царственно в свете вечерних фонарей, фигурки на окне оживали, мрежно двигались по стеклу, сплетаясь в единый рассказ. Прищуришься, и все оживает в сказочном вихре своей морозной жизни.
В один особенно грустный вечер на меня со стекла глянул ослик.

- Не надо печаловаться, все будет хорошо! Настюша придет вовремя и это будет твоя радость! – одними толстыми губами прошептал мне ослик и наклонил голову. Уши упали ему на щеки, глаза в пушистом снежном белом окаёме заулыбались сквозь грусть.
Я подумала, что у меня уже видения и даже засмеялась над собой: до чего дошло дело. А еще подумалось, что ослики, даже когда улыбаются – всегда грустят…
Но мне не успелось все это хорошенько размыслить, потому что ослик продолжил разговор со мной, чуть громче, но стараясь не будить соседей:
- Знаешь, я много повидал и кое-что расскажу тебе, а это отвлечет тебя от тревожных мыслей…
Давным-давно в такой же белой пустыне… А знаешь, пустыня похожа на ваше «снежное безмолвие», да и снег похож на песок, а когда жарко, то у человека такие же искры в глазах, как и от холода… Так вот, по белой пустыне брел, переставляя еле-еле усталые ножки серый ослик. Брел он уже не один день, по правде сказать, все дни у него слились в один, жаркий, с обжигающим легкие воздухом, который стоит пред тобой крепостной стеной, через которую ты хочешь пробиться, но лишь чуть-чуть продвигаешься вперед.

И только ласковая рука хозяйки, которую из-под ветхого покрывала она иногда выпрастывала, обдавала родниковым холодком. Она легонько пробегала по моим ушам, потому что тем осликом был я, подхватывала и смахивала слезинку с моих глаз, отгоняла оводов и едва различимо трепала за ухом. Было жарко, хотелось пить и тяжело ступали ноги, но ноши я не чувствовал. Она, моя хозяйка, Мария, так звали ее, была совсем невесомой, хотя на руках у нее спал Он, маленький бледно-розовый комочек, запелёнутый и сладко причмокивающий во сне.

Я был рядом, когда Он родился, и я видел свет звезды, хотя я редко смотрю на небо, все больше на землю, но тогда свет разлился так ослепительно, что мне было непонятно, как его не замечают те, кто был на постоялом дворе. А они и вправду ничего не поняли. Но в нашей пещере-вертепе, стало вдруг светло, как днем, а вкус соломы рядом с ним стал будто вкус свежескошенной травы и вокруг, как в детстве, пахло молоком моей матери.
А потом приходили какие-то мрачные люди и их лица тоже светились добром, они приносили подарки, все сверкало золотом, миро благоухало, но не было ничего, что бы пересилило этот запах свежескошенной зеленой молодой травы и маминого молока, который исходил из ясель от Него. Радость была недолгой, надо было бежать дальше, все говорили шепотом о каком-то злодее, о других младенцах, об их гибели. Но я не долго вслушивался в их разговоры, потому что если не сосредоточиться на работе, то сделаешь ее плохо, и хозяин будет недоволен. А хозяин сидел в углу пещеры, тяжко вздыхал, изредка взглядывая в ясли и почему-то все больше плакал, хоть и улыбался сквозь слезы, когда Его ручки тянулись к нему.

Мария тоже о чем-то все думала, взгляд ее был нездешним, слабой рукой она едва касалась кудрей Младенца, а потом поила меня и чесала гребнем.
Мы бежали уже несколько дней. Хотя это только можно назвать бежали. Хозяин шел рядом со мной, Мария в черном покрывале устроилась на моей спине вместе с Ним и какими-то небольшими котомками на спине. Ночевали под оливами. Вставали еще до рассвета – и опять в путь. Мы шли в Египет.
Всякие чудеса происходили на нашем пути, о которых я не смогу забыть во все время моей жизни. Наш путь пролегал через горы Иудейские к Газе, а отсюда береговою пустынною равниною до Египта.

При вхождении в пределы Египетские всюду слышались громы и молнии, потому земля эта была вся в идолах, а Младенец начал чувствовать какое-то беспокойство, беспричинно всплакивал.

Впереди был большой город Гелиополис, над ним поднимались клубы дыма, а когда мы вступили в него, всюду вокруг стояли белокаменные дворцы с колоннами, увитыми виноградом, идолы-сфинксы высокомерно взирали на нас, путников в дорожной пыли, измученных жаждой и долгой дорогой.
Люди вокруг были одеты в белоснежные одежды, все дышало богатством и негой, только лица были угрюмы и гримасы презрения читались на них.

Вначале Ребенок заволновался, начал выворачиваться в руках Марии, но мне-то что, она тихо пела ему, пытаясь убаюкать, а я в ровном ритме знай себе передвигал ноги. В одну секунду все изменилось. Налетел шквал ветра, да такого, что мы едва успели спрятаться у какой-то стены бедной лачуги, потом все потемнело, как ночью, разверзлось небо, молнии засверкали вокруг, громы прокатились и ударили в землю. Я только успел зажмурить глаза, когда все вокруг начало рушиться. Колоны храмов, будто соломины прегибались и рушились с грохотом, сфинксы раскалывались на несколько частей, становясь грудой хлама, деревья вырывало с корнем… Как нам удалось уцелеть среди этого – не знаю, но Младенец просветлел лицом, а Иосиф с Марией поторопили меня после того, как вмиг все успокоилось, покинуть этот город. Больше я никогда потом не слышал об этом городе.
Добравшись до пустынных гор, мы устроились на ночлег у пещеры с родником. Какая-то тревога была разлита в вечернем воздухе, я даже вздрагивал всем телом. То ли это было предчувствие, то ли день был тяжелым, но заснуть я никак не мог. Долго возились, устраиваясь на ночлег и хозяева. В ночной тишине слышались какие-то шорохи, всхлипывания шакалов… Огонь костра постепенно затухал. Вдруг, откуда не возьмись показались тени, шепот… Я тряхнул посильнее сбруей и хозяева проснулись.
Но что они могли поделать? Это были разбойники. Я слышал, что в этих краях промышляет разбойничья шайка Тита и Думаха. Это были они…
- Давай, отвязывай осла! – крикнул один из них, а другой приставил нож к горлу Иосифа, у которого не было ни средств, ни сил сопротивляться, он только тревожно косился на покрывало, под которым лежали Мария и Младенец.
От отчаяния и я заверещал что было мочи, но звук моего голоса вряд ли мог помочь нам…
Страшное, искаженное злобой лицо разбойника Тита наклонилось над покрывалом, и он злорадно поддел его на своем ятагане, сдернув в одну секунду. Мария закрывала телом младенца, но от неожиданности повернулась. Воцарилась необыкновенная тишина и мягкий свет откуда-то сбоку освятил спящего младенца, который вдруг распахнул свои глаза.

Разбойник отпрянул, встав как вкопанный. Неизъяснима словами была красота младенца. Будто в забытьи, Тит прошептал:
- Если бы Бог принял на себя тело человеческое, то не был бы красивее этого Малютки. Прочь все! Вы недостойны Его видеть…
И затем не допустил своих товарищей, и особенно одного, настаивавшего на грабеже, сделать какое-либо оскорбление путникам.
Мария, кутаясь в покрывало и защищая от взгляда Младенца, произнесла так, как будто точно знала все наперед:
- Этот Отрок воздаст тебе воздаянием благостным.

Ослик вдруг задумался, а мороз за окном почти покрыл все его серое туловище белой изморозью. Мне стало жалко ослика и я придвинулась к окну, подышала теплом на стекло. От окна пошел пар и ослик встрепенулся, отряхнул снег с ушей:
- Да, видишь как... Это и был тот самый разбойник, который потом будет распят по правую сторону Спасителя и сподобится услышать из уст Его благодатное обетование: «Днесь со Мною будеши в рай». Так что не грусти, радуйся и веселися в преддверии Воскресения Господня. А я буду рассказывать тебе и другие истории, если позовешь еще…
- Спасибо, ослик, будь моим другом!

Но он уже не слышал. Морозный узор растекался по стеклу там, где еще мгновение назад я видела его глаза.
В семь сорок пять утра я родила Настюшу…