«Детство, сожженное войной…»

Фрагмент театральной композиции по воспоминаниям детей, переживших Великую Отечественную Войну – детей Сталинграда

Автор композиции – режиссер Детско-юношеского театра «Мой Парнас» лицея № 8 «Олимпия» г. Волгограда Вологина И.Я.

Звучит сигнал метронома. Голос Левитана: “Граждане, воздушная тревога!”
На сцену выходят исполнители композиции – учащиеся с 5 по 11 класс, юные актеры театра “Мой Парнас”. Они говорят от имени детей, свидетелей тех трагических событий. В руках у них игрушки.

Володя Самойлов.
В воскресенье, 23 августа 1942 года, мы вместе с двоюродным братом отправились на бахчу, хотели принести немного тыкв, арбузов. За городом ближайшие и дальние окрестности были уже в огне и дыму, там господствовал истинный хаос. Там же, невооруженным взглядом, наблюдали бой на прорыв немецких танков севернее города. Когда вернулся домой – тревога! Неосознанно скользнул взглядом по часам – приблизительно пол-пятого вечера… И выскочил на улицу. С запада шли “соколы фон Рихтхоффена”, вскоре множество эскадрилий закрыло небо. После первого взрыва бросился под забор, прижался к земле. Бомбы сыпались градом, и мне казалось, что каждая из них предназначена мне.

Владислав Мамонтов.
Мы увидели, как на близком расстоянии друг от друга идут бесконечной волной тяжелые немецкие самолеты. Раздался вой падающих бомб. Бабушка и тетя с криком ужаса и отчаяния бросились в дом. Меня затолкали под тяжелый старинный стол. Тетя и бабушка прикрывали меня собой, прижимая к полу. Они шептали молитвы, крестились после каждого взрыва. И этот ад продолжался долго. Потом наступила какая-то зловещая тишина. Мы осторожно выглянули на улицу. Наш дом устоял, снесло только крышу. Но бомбами были сметены вокруг кварталы строений. Центр города был полностью разрушен. Особенно темный и большой дым с всполохами пламени поднимался с берега Волги. Там горела нефть.
Я заплакал – “где мама?”. С плачем и причитаниями бабушка и тетя перевернули несколько женских трупов. Это все были чужие люди. Крик и плач стоял над улицей. Люди разбирали завалы и вынимали из-под развалин мертвых и полуживых людей.
Но вот выбежало несколько женщин, и среди них была моя мама.
Бомбежки все усиливались. Жизнь сузилась до небольшого двора, где был вырыт блиндаж.

Однажды со скрипом отворилась калитка и во двор медленно вошла группа красноармейцев, которые несли на деревянной лестнице, покрытой шинелью, раненого солдата. Осколок снаряда полностью оторвал ему ногу. Спустя некоторое время прибежал какой-то солдат, крикнув, что видел вдалеке пробегающих немцев. Все всполошились. Женщины настойчиво попросили оставить раненого, так как было ясно, что он доживает последние часы. Тогда сержант забрал личные документы раненого, и выбежал со двора вслед за товарищами. Начался мощный обстрел. Мои тети попытались поднять лестницу, чтобы спрятать её под навес, но раненый вдруг очнулся и тихо попросил оставить его на месте у беседки. И он остался лежать, глядя в голубое осеннее небо.
К вечеру солдат умер. Все взрослые, по русскому обычаю, “обмыли” его, протерев водой, сложили руки на груди, пропели заупокойные молитвы, перекрестили. У стены Илиодорова монастыря, они вырыли ямку, где похоронили останки защитника Сталинграда.
А утром в город вошли немцы.
(раздается громкая музыка – немецкий «Марш танкистов» времен войны)

Владислав Мамонтов (продолжение, исполняет более взрослый мальчик)
Было голодно. Еды не было. Я с братом решил подойти поближе к домам, где были на постое немецкие солдаты. Надеялись найти солдатскую кухню. Где возможно встретятся остатки пищи. Но увидели нескольких немецких солдат, которые сидели на крыльце небольшого деревянного дома, и, весело переговариваясь, с аппетитом, поедали бутерброды и содержимое котелков. Мы подошли, протянули руки, и жалостно заговорили, глотая слюни: “Пан, дай бруто, пан, дай бруто!”. Солдаты равнодушно посмотрели на нас, и, не обращая внимания, продолжали есть. А когда мы опять начали просить кусочек хлеба, один встал и что-то сказал в наш адрес, показывая рукой, чтобы мы ушли прочь: “Век, век, русиш швайн.” Другой же, перегнувшись через перила, бросил нам остатки бутерброда. Мы кинулись к кусочкам, упавшим в пыль. Никогда не забуду вкус того белого, пресного хлеба.

Салагина Валя
Лагерь был большой. Работали по двенадцать часов. Один раз в день давали баланду, и хлеб по кусочку делили в бараках на дольки. В комнате было человек двадцать четыре – двадцать восемь. Двухъярусные кровати, стол-лавка, печка-буржуйка, туалет на улице. Подъем в семь утра, и под конвоем на фабрику и так же с фабрики. Защелкивались за нами ворота, и вот два с половиной года без Родины, имени, со знаком Ost на груди, за колючей проволокой. До сих пор снится стук деревянной обуви по булыжной мостовой, бег трусцой, голос сопровождающего на фабрику: “Быстрей, быстрей”.
На фабрике работали на станках, тяжелый, недетский труд, недоедание. Маму, отработав на фабрике, еще везли к бауру убирать картофель. Обессилев от недоедания, и без отдыха, она упала у станка, мы с братом подбежали к ней со слезами: “Мамочка, не оставляй нас здесь одних”. Подошел немец с повязкой, стал пинать ногами со словами: “поднимайся, русская свинья”.
24 апреля 1945 года мы были освобождены советскими войсками.

Сажина Галя
В утреннем тумане начинающегося рассвета мы увидели в открывшихся дверях силуэты мужчин и услышали русскую речь:
- Русские? Здравствуйте ребята!
- Русские! Русские – отозвались самые храбрые и полезли им на встречу…
“Стою раздетая на медосмотре перед немолодым усатым мужчиной в белом халате. Слышу:
- На кого ты похожа… Что они с тобой сделали?
Я – в слезы, а он успокаивает:
- Не реви! Мы с тобой еще сто лет проживем. Хватит сто?
- Хватит, - пытаюсь улыбнуться я, искренне считая, что лучше этого человека на свете быть не может”.

Зимин Костя.
Из моего сталинградского детства…
В то время мы не знали, что немецкие войска были уже в окружении. Немцы – вшивые, голодные, замерзшие от холода и сильного ветра, стали свирепые, как звери. Все теплые вещи, что они могли отобрать у местных жителей, забрали себе. Ходили немцы в женских платках, повязанные одеялами, на ногах были какие-то сапоги из соломы. Нам, оставшимся в живых, становилось все хуже и хуже. Женя и Галя уже не вставали, только чуть слышно просили есть. Но есть было нечего. Так они и умерли в одну минуту. Утром мы проснулись, а мама мертвая. Женю, Галю и маму мы кое-как вытащили, положили в снег около стены разбитого здания, накрыли лохмотьями и засыпали снегом. Нас осталось двое.
А утром я увидел бежавшего по разбитой улице красноармейца с автоматом. Так пришло к нам освобождение. Красноармеец дал мне несколько сухарей и побежал дальше добивать немцев. Когда стало совсем тихо – тихо, перестали свистеть пули, и не надо было бояться фрицев, я пошел в свой двор. Меня догнал лейтенант, с ним был еще один офицер и два солдата. Они принесли нам хлеба, сахара, консервов. Командир полка распорядился поместить нас в санроту. Вымыли нас, постригли, избавили от вшей. Врачи приступили к лечению сестры. Но спасти её не удалось, она умерла. А я стал сыном полка. Всегда буду благодарен нашим солдатам, которые по-отцовски помогали тогда нам, детям Сталинграда, на глазах которых умирали наши матери, братья и сестры.

Гордиенко Мария
На улице проходили пленные немцы. Так тетя нарезала целый таз хлеба кусочками. И отправила нас с братом. Велела отнести пленным. А мы, один с одной стороны, другой с другой, взяли ручонками, и понесли.
Помню, один немец присел, взял два кусочка, посадил меня на колено, уткнулся в лоб мне, сам плачет с хрипом и говорит: “У меня тоже дома дочка”.
Ну, вот и все…

Самойлов Володя
Однажды Бисмарк сказал: “Человек нигде не врет так много, как на охоте, перед выборами, и на войне”.
Но сегодня я говорю чистую правду. И поймите меня правильно – я и мой народ не имеем претензий ко всему немецкому народу. И в дни войны также не все солдаты и офицеры были подлецами. Я встречал среди них порядочных, честных людей, но, к сожалению, их было слишком мало. Одним словом, был фашизм, всеобщее безумство, звериные инстинкты. В то время каждый показал свое истинное лицо. Мы не пылаем ненавистью, но боль, нанесенная фашистским режимом, умрет лишь вместе с нами.

(Звучит метроном. Все дети -  участники театральной композиции, встают и осторожно кладут на край сцены игрушки, которые были все время с ними. Сцена погружается в темноту, только одинокие детские игрушки высвечивает луч прожектора. Исполнители медленно, один за другим, покидают сцену, и только затихающий звук метронома…)