Лидия ЧАРСКАЯ

К Августейшей Хозяйке

Это был чудесный, радостный день, которого я никогда не забуду!
Мы подъехали к зданию Зимнего дворца, у подъезда которого два рослых гренадера держали караул.
Дежурный офицер, встретивший нас в вестибюле, торопливо сказал:
— Depechez vous, mesdemoiselles (поторопитесь), все уже в сборе.
На площадке лестницы он передал нас второму офицеру, который и ввел нас в приемный зал, где уже ждали, собравшись вокруг своих начальниц, институтки Смольного, Екатерининского, Николаевского и Патриотического институтов и воспитанницы прочих учебных заведений, находившихся под ведомством Императрицы Марии.

Громадный белый, залитый золотом солнца и золотом убранства зал поразил меня своим великолепием. Мои ноги скользили по гладко отполированному мозаичному полу, глаза невольно обращались к громадным гобеленам, покрывавшим стены, и буквально разбегались при виде всего этого золота, бронзы и хрусталя.
К нам подошел наш попечитель, седой почтенный генерал, и, машинально оправив на мне пелеринку, сказал по-французски:
— Не забудьте прибавлять к каждой фразе: Ваше Императорское Величество.
Я заметила, что рука, оправлявшая мою пелеринку, дрожала. И этот трепет передался мне.
— Анна, — шепнула я на ухо моей соседке Вольской, — не правда ли, точно во сне?
— Ах, Люда, — услышала я восторженный ответ обычно спокойной Вольской, — это «сказка».
Действительно, это была сказка... Более сотни девушек, перенесенных словно по волшебству в этот роскошный белый зал, не спускали глаз с двери, откуда должна была появиться Государыня.

И вдруг легкий, едва уловимый шелест пронесся по зале... Все присутствующие низко склонили головы... Девочки присели чуть не до полу и дружно воскликнули: «Nous avons l’honeur de saluer Votre Majeste Imperiale» (Имеем честь приветствовать Ваше Императорское Величество»!).
Когда мы подняли головы, то увидели двух дам, которые стояли у стола, покрытого красным сукном, с разложенными на нем наградами. Одна из них, в белом, обшитом дорогими кружевами платье, была полная, высокая и седая. Другая...
Нет, кто сам близко не видел Императрицы, тот никогда не поймет всей прелести ее глубоких карих, необъяснимо выразительных глаз. Глядя в эти ясные глаза, на эту молодую, гибкую, как у девушки, фигуру, охваченную белым, совершенно простым платьем, на это улыбающееся приветливо лицо, хотелось благословлять и любить целый мир ради одного ее взгляда.

Седая дама, оказавшаяся фрейлиной, передала взятый со стола лист бумаги министру народного просвещения, и тот начал вызывать по фамилии воспитанниц.
Мне казалось, что я не доживу до моей очереди. Вот последняя из смолянок получила награду и отошла от стола. Вот потянулись екатерининки... Вот двинулась шеренга Патриотического института. За ними наша очередь...
— Людмила Влассовская! — вызвал министр, и я, еле живая от волнения, пошла к столу. Я смотрела и не видела ни девочек, стоявших шпалерами вдоль стен зала, ни придворных в залитых золотом мундирах, ни старичка министра, ободряюще кивавшего мне головою, и только видела одни карие прекрасные глаза, сиявшие мне из-под тонкой дуги соболиных бровей...

С каждым моим шагом уменьшалось пространство, отделявшее меня от Императрицы, — и вот... я перед нею... Глаза уже близко... уже передо мною. Они сияют мне, одной только мне. Она берет из рук фрейлины золотую медаль и передает ее мне. Я машинально принимаю награду и все гляжу, гляжу не отрываясь, восторженным взором в лицо Императрицы... Ее рука протягивается ко мне, я склоняюсь к ее белым пальчикам и как святыню подношу их к моим губам...
Необъяснимый словами восторг охватывает мою душу... Мне хочется упасть на колени, к ее ногам, целовать подол ее платья и кричать о моей безграничной любви к ней...

Мне кажется, вот-вот сердце мое разорвется сейчас в груди, не имея возможности вынести эту радость!..
Но я только делаю глубокий реверанс и отхожу, уступая место следующей счастливице...
После награждения нас отвели в соседние апартаменты, где лакеи, в парадных кафтанах, разносили подносы с тартинками, шоколадом и конфетами. Институтки, молчавшие все время, разом заговорили, и все в один голос — об одном и том же: о доброте Государыни и ее прекрасных глазах! Аудиенция окончилась. Императрица была уже далеко, во внутренних покоях, и ничто не мешало выражению нашего восторга. И вдруг в зале появился стройный мальчик лет тринадцати в сопровождении англичанина-воспитателя. На нем была белая курточка-матроска, он улыбался мило и приветливо. Пальцы у него были перепачканы чернилами. Очевидно, мальчик прибежал прямо с урока.

Мы с недоумением заметили, как седые головы наших опекунов и свиты почтительно склонялись перед мальчиком в белой матроске.
— Великий князь Николай Александрович! — пронеслось по зале.
И девочки низко присели перед сыном Государя.
— Как жаль, что Великие княжны в Гатчине сегодня, — посетовал он, — они были бы так рады видеть вас всех!
Императрица еще раз выходила к нам, разговаривала с начальницами и детьми. Счастливые возвращались мы в институт, где ждали нас подруги.

* * *
В тот вечер — это было накануне выпуска — никто из нас, согласно обычаю, установившемуся в институте, не ложился спать. После вечерней молитвы нас позвали к начальнице для прощальной беседы.
В гостиной были спущены драпировки и горела лампа под красным абажуром.
Сама Maman в темном фланелевом домашнем капоте уже не казалась нам строгой и взыскательной начальницей, а скорее доброй наставницей, позвавшей нас сказать свое последнее напутственное слово.

Она сделала нам знак садиться, девочки окружили ее кресло и расселись у ее ног на полу.
— Дети! — голос Maman дрожал от волнения. — Завтра великий день для всех вас! Вы уже не будете прежними девочками, о которых неустанно печется институтское начальство. С завтрашнего дня вы должны будете сами следить за собою. Те, у кого есть родители, думайте о том, чтобы доставить им как можно больше приятных дней. Помните, что первое назначение ваше — быть хорошими семьянинками и приносить посильную помощь близким. Те, кого судьба направляет на трудный путь заработка, старайтесь угодить вашим будущим хозяевам... Будьте кротки и послушны и не забывайте вашу старушку Maman, которая искренно вас любит.
Начальница замолчала и приложила платок к глазам...

Через полчаса мы уже поднялись в дортуар, где должны были провести последнюю ночь перед выпуском. М-lle Арно, дежурившая в этот день, предпочла сон беседе с выпускными институтками, которых она, в сущности, никогда не понимала и не любила.
Зато Кис-Кис поднялась к нам из второго этажа, где была ее комната, и, сидя в кругу девушек, участливо беседовала с ними. А в открытые окна дортуара врывалась белая майская ночь... Внизу под окном расцветала сирень, и ее пряный аромат вливался к нам благовонной волною...

— Как хорошо! Боже мой, как хорошо! — воскликнула, вдыхая в себя полною грудью ночную свежесть, Маруся.
- Что хорошо? — спросила я ее.
- Да все! И Maman, и выпуск, и наша дружба, и самая жизнь — все хорошо, Люда!
В самом деле! Что бы ни ждало нас за этой каменной оградой, отделявшей от целого мира, — разве не хватит нам силы, молодости и воли выйти победительницами из всех жизненных неурядиц?
Алая красавица заря застала нас такими же бодрыми и свежими, как и накануне. Сонливости и усталости не было и следа, и мы радостными улыбками приветствовали эту первую зарю нашей свободной жизни.