Иван Чуркин

Каждый раз бабушка подводила меня к окошку и произносила:
- Посмотри, как солнышко играет.
Я изо всех сил старался вглядеться в восходящее солнце, но так ни разу и не углядел, как оно играет. Просто было ярко, по-весеннему весело, в доме пахло свежеиспеченным хлебом и пирогами, а под окнами уже толпились товарищи и манили рукой: пора уже по яйца!

 
Сосновые щепки

В субботу перед пасхой дел всем хватало – взрослые возились по дому, наводили порядок, топили баню, пахтали масло, затевали тесто, а нам, малышне, давали одно поручение: побегать по улицам и подсмотреть, кто за зиму срубы рубил.
Мы выкатывались гурьбой  и неслись по всем улицам. Вначале просто договаривались пройтись и посмотреть, где лежат оструганные бревна или где они уже сложены в срубы. Потом решали, как только найдем срубы, повернем домой и расскажем о находке родителям.
Одну улицу проходим – ничего никто не строил. Другую улицу, и тут свежих бревен нет. И только на околице, где плотник строгал на заказ, обнаруживаем огромную, еще никем не тронутую груду сосновых щепок.

Именно с этого момента договор теряет свою значимость, и каждый норовит тихонечко драпануть домой, чтобы первым рассказать о находке и первым с одним из взрослых прийти к дому плотника и выбрать самые большие сосновые щепки.
Первого хитрого толпа сшибала с ног – чтобы не повадно было нарушать договор. Из кучи малы вырывался другой и несся вперед домой. Его тоже постигала такая же участь, только доставалось крепче, с подзатыльниками. Пока разбирались со вторым, надо было догонять третьего и ему навешивать тумаков. Только доставалось третьему уже больнее. Четвертый рукавом вытирал кровь, а пятый хватался за живот и кричал от боли.
Домой мы приходили неузнаваемыми – в грязной одежде,  с расквашенными носами, иногда с выбитым зубом, но счастливые: нашли же мы сосновые щепки.
Родители ругались, приговаривая, что великий грех накануне пасхи драться. Но переодевали нас, умывали, прикладывали к синякам и шишкам вынутые из погребов кусочки льда и брали с собой - показывать, где щепки лежат.

Все сходились опять около кучи щепок, откуда начиналась драка. Выбирали самые крупные обрубки от бревен. К ним прилипали пальцы, смолу пытались оттереть, и стоял такой чудный лесной запах, будто новогоднюю елку наряжали.
А потом приносили щепки домой, и как только накрахмаленные занавески завершали круг уборки в доме, разжигались печки. По дому разливался сосновый запах, и бабушка начинала готовиться к самому важному предпасхальному действу.

 
Катись, катись водица

К встрече праздника все готово. Соблазнительный стол накрыт, но садиться за него строго запрещено всем, мне тем более.
Света в доме нет, только перед иконой теплится лампада.
В весенний вечер открыто окошко, и комната наполняется запахом оттаявшей земли и только что лопнувшими смородиновыми почками.
Тихо тикают ходики, а время все равно идет медленно.
Взрослые приготовили нарядную одежду, и будут долго сидеть в темноте, дожидаясь колокольного звона. Только у нас еще не закрыли церковь, и потому из соседних деревень, Сарова идут люди на праздничную службу.

Бабушка слишком стара, чтобы пойти в церковь и встретить там праздник. Мы с ней будем дома – она станет молиться, а я под тихий спокойный голос дремать, чтобы незаметно для себя заснуть, а утром, как и год назад, смотреть из окна, как играет солнце.
Но вот удар церковного колокола, все одеваются и отправляются в весеннюю предпасхальную ночь. Уже перед выходом старшая сестра Верка оборачивается и внимательно смотрит на бабушку. Та не произносит ни слова, но я-то знаю, что Верка на службу в церковь опоздает, ее сейчас задержит бабушка. Так оно и есть.
- Ты б не торопилась очень, - строго то ли просит, то ли приказывает бабушка. И сестра остается.
Бабушка выносит кастрюлю, в которой только что красились яйца, берет большую кружку и черпает густо красную воду.
- Может, не надо? - тянет сестра, а в голосе уверенности нет.
- Надо, надо, голубушка, - бабушка непреклонна.

- Надо мной и так все подружки смеются, - начинает канючить взрослая Верка, ей уже восемнадцать.
- От зависти это, - ставит точку в разговоре бабушка и готовит кружку с луковой водой.
Я знаю, что сейчас Верка снимет с головы платок, встанет перед образами на колени, помолится и будет умываться.

Бабушка льет в девичьи ладошки воду и приговаривает: «Катись, катись, водица, с лица, с лица девицы. Вода пасхальная, не наговоренная, господом данная».
Смешно смотреть, как Веркино лицо становится необычно красным. Ну, клоун настоящий! Да только глаз натыкается на серьезный взгляд бабушки, и рот сам собой закрывается.
Потом бабушка берет в руки банку с родниковой рождественской водой и сама умывает Верку. Краска сходит, и на меня смотрит Верка – самая красивая девушка на свете.  Ресницы подлиннели, на щеках горит румянец, заалели губы, и я тут же представляю, как завтра Верка будет с подругами заходить в избы и петь:

Ты, хозяйнушка,
Ты наш батюшка,
Не вели томить,
Прикажи дарить!
Возьми сито,
Выноси жито,
Да каждому певцу –
По красному яйцу.
А не хочешь дарить,
Ийди с нами ходить –
Грязи месить,
Людей смешить.
Мы тебя славим,
С праздником поздравляем!

Голос у Верки яркий, сочный. Глаза карие, большие, из-под ресниц так и сияют. Сочные губы выдают белизну ровных зубов, а еще больше играют на солнце румянцы. Все не просто смотрят на нее – любуются.
Хоть и сестра, а красивая. Бабушкин секрет чего-то стоит.