Алексей Глебов
ОЗОРНИК

Вчера в Доме пионеров Вася Пуговкин был на занятиях литературного кружка, где говорили о литературе и об умении наблюдать жизнь... Не обязательно ему, Васе, только что начавшему писать рассказы и фельетоны в школьную стенгазету, браться за повесть или роман — тут необходим жизненный опыт. Так сказали. Надо научиться делать зарисовки природы, описывать интересные события, факты, а уж потом...

Вася взял блокнот, карандаш и, усевшись поудобнее у стола стал наблюдать... Во дворе, на плоской крыше сарайчика, стоял ушастый Сережка Голышкин и бросался камнями. \"Сделаю зарисовку нашего двора\", — подумал Вася. Но, увидав, как Сережка запустил камень на крышу дома решил: \"Нет, напишу лучше рассказ под названием \"Озорник\". Вася вывел заголовок и пролил на бумагу первые строки: \"На дворе осень. Пожелтели листья. Плывут на запад облака. Пятиклассник Сережка Голышкин набрал целый карман камней и бросает их на нашу крышу. Скатываясь, они гулко стучат, спугивая с подоконника воробьев...\"

\"Было бы интереснее, — подумал Вася, — если бы Сережка запустил камнем кому-нибудь в стекло... Ну, скажем, дворнику Федору Федоровичу, который живет двумя этажами ниже...\"

Придумав про дворника, Вася зачеркнул последнюю фразу и написал новую. Получилось так: \"На дворе осень. Пожелтели листья. Плывут на запад облака. Пятиклассник Сережка Голышкин набрал целый карман камней, бросает их на нашу крышу... Вдруг один из камней летит прямо в окно к Федору Федоровичу, нашему дворнику, сердитому старику лет пятидесяти, высокому, как каланча, и рыжему, как охра\".

Но тут все пошло не так. Все не по сюжету... Творческий процесс Васи был внезапно прерван звоном разбитого стекла. На его подоконник упал камень величиной с чернильницу. В разбитое окно он увидел, как Сережка, спрыгнув с крыши сарая, со всех ног улепетывает со двора.

Выбежав на улицу, Вася успел заметить, как Сережкины уши скрылись за углом соседнего дома... Догнав героя своего рассказа, Вася учинил над ним расправу. Дворник вышел тоже не по сюжету, взял Ваську за шиворот и за самосуд отвел к родителям.
Весь вечер Вася думал и вздыхал: далека еще действительность от литературы!

ТРИ КРЫНКИ

Читали мы как-то в пионерском лагере поэму Твардовского \"Василий Теркин\", дошли до главы \"Переправа\".
— Стойте! — говорит Генка. — Я \"Переправу\" наизусть знаю. — И прочитал эту главу. Да так здорово... Прямо как артист.
— Подумаешь, — говорит Мишка. — Одну главу выучил... Я почти всего Теркина наизусть знаю. У меня с ним такая история вышла...
И он рассказал нам эту историю.

— Все получилось неожиданно, — начал свой рассказ Мишка. — Поехал я прошлым летом в деревню к бабушке, на Смоленщину. Она там в колхозе на молочной ферме работает и в свободное время, особенно вечерами, очень любит, когда ей что-нибудь вслух читают. Много я ей разных рассказов прочитал, и все обходилось благополучно — и бабушка была довольна, ну, и для меня польза.

Начали мы с ней как-то стихи про Василия Теркина читать; до того они нам понравились, что мы их все лето перечитывали. Особенно полюбилось бабушке то место, где Вася Теркин со Смертью разговаривает. Лежит Теркин раненый — замерзает, а Смерть его на тот свет агитирует: \"Пойдем, — говорит, — солдат, со мной... Там тебе легче будет\". — \"Нет, отвечает ей Теркин, — пошла прочь, косая. Я солдат еще живой...\"

— Прочитал я как-то биографию поэта, — продолжал Мишка, — которая в этой книжке была напечатана, — и к бабушке: — \"Бабушка, — говорю, — а ведь поэт Твардовский, который \"Василия Теркина\" написал, земляк наш, смоленский, в деревне Загорье родился\". — \"Да ну? — удивилась бабушка. — Неужели из наших краев будет?\"

И заинтересовалась она, где сейчас находится писатель: в Загорье или, по причине известности, на жительство в Москву переехал?
— Вот тут-то, ребята, и я свихнулся с правильной линии, — признался Мишка. — Взял да и брякнул: \"Поэт Твардовский, — говорю, — сейчас в Москве, в нашем доме проживает. Мы с ним друзья-приятели. Он меня каждое воскресенье в кино водит...\" Хотел еще что-то добавить да вовремя осекся.

В этот раз бабушка промолчала... А в день моего отъезда в Москву приносит она из кладовой три крынки меду и дает мне такой наказ: \"Одну, — говорит, — Мишенька, себе возьми за усердное чтение, спасибо, что забавлял меня, старуху. А эти две писателю Твардовскому передай: одну для него за то, что складно стихи сочиняет, а другую пусть Василию Теркину перешлет — они, наверное, с ним в переписке состоят и связь поддерживают\".

От такой неожиданности я так растерялся, что ноги у меня подкосились. А бабушка говорит: \"Ты не стесняйся, касатик, мед брать. Его в этом году много\".

Так мне и пришлось привезти в Москву эти три крынки.
- Ну, а дальше что было? — заинтересовались ребята.
- А дальше? — вздохнул Мишка. — Намаялся я с этими крынками... Две ночи не спал — все думал, куда мед определить. И решил наконец рассказать обо всем своему старшему брату Павлу. Выслушал меня Павел внимательно и говорит: \"Да, Мишка, моральное состояние твое неважное, запутался ты крепко. Давай, — говорит, — крынки. Будем соображать, что с ними делать\".

Поставили мы крынки на стол, сидим и думаем...
\"Ну, вот что, — решает Павел. — С этим медом, который для Теркина предназначается, можно смело чай пить\".
\"Это почему же?\" — спрашиваю.

\"А потому, — отвечает Павел, — что Теркин есть личность вымышленная, персонаж, так сказать, и его, как известно, на свете нет\". Стал я ему возражать: \"Как же так: бабушка просила обязательно передать крынки по назначению, а ты — \"персонаж\", \"на свете нет\".
\"Можешь мне поверить\" — авторитетно заявляет Павел.

Посмотрел я на него недоверчиво, а он уже чайную ложку в крынку окунает.
\"Тебе не положено, — говорю я ему, — из этой крынки мед брать. Может быть, поэт Твардовский своего Теркина с какого-нибудь знакомого ему солдата изображал, тогда и мед нужно переслать этому солдату\".

Положил Павел ложку на стол, и показалось мне, что он как будто обиделся. Потом улыбнулся, глаза у него стали вдруг веселые-веселые. \"Может, — говорит, — это я солдат тот самый и есть. Я, — говорит, — тоже и в Германии воевал, и под Ельней сражался\".

Полез он в чемодан и достал оттуда фронтовые фотокарточки. На одной из них Павел в городе Кенигсберге после боя сфотографирован. Стоит он около подбитого немецкого танка, одной рукой автомат держит, а другой своего товарища обнял, и оба улыбаются.

\"Вот, — говорит Павел, — смотри: на этом портрете, сдается мне, я очень даже на Теркина смахиваю. И кто знает... может быть, поэт Твардовский в этот самый момент аккурат с меня своего героя изображал... А возможно, с моего боевого дружка — Коли Шибаева\".

Тут мы снова заспорили... Зачерпнул тогда Павел из крынки ложку меду и повел со мной такой разговор:
\"Что в ложке?\" — спрашивает.
\"Мед\" — отвечаю.
\"Знаю, что мед. А какой мед?\"
\"Цветочный\".
\"Правильно, цветочный, — соглашается Павел. — А с каких цветов пчелы его собирали?\"
\"С разных\".
\"Ну вот, — заключает Павел, — так и поэт Твардовский своего Теркина тоже с разных солдат изображал. Ясно? Потому я, как один из бойцов девятнадцатой гвардейской стрелковой дивизии, награжденный двумя медалями \"За отвагу\", полное право на ложку теркинского меда имею. Ну, а больше мне и не нужно, — успокоил он меня. — Я ведь до сладкого не большой охотник\".

\"Хорошо, — говорю я Павлу, — на ложку, конечно, ты имеешь право... может, даже и побольше, раз у тебя две медали... Ну, а с остальным теркинским медом что будем делать?\"
Тут Павел подумал немного и говорит:

\"Эту крынку мы с тобой уберем, Миша, и будем из нее мед брать, когда ко мне друзья-фронтовики в гости приезжать будут. Вот, — говорит, — скоро Коля Шибаев из Минска приедет... Мы его и угостим из этой крынки. Согласен?\" Я согласился.

...Дошло дело до третьей крынки, которая была для поэта предназначена, — продолжал свой рассказ Мишка. — Настроение у меня, ребята, опять испортилось... Что делать с крынкой? Не знаю...

Положил тут Павел мне руку на плечо и говорит:
\"Не горюй, Миша, беда твоя небольшая, найдем выход. Василий Теркин никогда не унывал, когда был в затруднительном положении. Помнишь, как про него в поэме сказано?
Все худое он изведал.
Он терял родимый край.
И одну политбеседу
Повторял:
— Не унывай!

Так и нам с тобой, Миша, унывать не положено. Чтобы совесть твоя чиста была, — говорит Павел, — напиши письмо бабушке: так, мол, и так... прихвастнул я маленько, извиняюсь... Ну, а с крынкой, — говорит он мне, — не волнуйся, все уладим. Бабушкин наказ выполним\".
- Ну, и как? Придумали что-нибудь? — спросил рассказчика один из мальчишек.

- А то как же! Конечно, придумали. И очень даже просто, — закончил свой рассказ Мишка. — Пошли в справочное бюро, узнали адрес нашего земляка и отнесли ему третью крынку. — И, немного подумав, добавил: — Ведь мед-то... Его... Законный