Борис СПОРОВ
РЯБУШКА

Где-то громыхала война, долетая до нас голодным эхом. Где-то гибли и сгорали за "светлое будущее" наши отцы, и этой гарью забивало неокрепшие детские бронхи. А нам казалось, что это пыль и песок, гонимые ветрами. Когда отцветали апрельские подснежники и подсыхали солончаки, тогда ветры поднимали барханный истертый песок и несли его в город. И город, еще не озеленившийся и не облитый дождями, жмурился и теснился в укрытия.
Ветер с песком шелестел по стенам домов, дребезжаще позвенъкивая стеклами; песок поскрипывал на зубах и забивайся в уголки рта. Но и в такую погоду мы с двоюродной сестрой мужественно отправлялись с ведром по задворкам собирать в шлаке не перегоревший уголь, кости, щепочки - все, что могло гореть под плитой в топке.
Сестре к тому времени исполнилось пять лет, а мне не исполнилось семи. Однако мы считали себя незаменимыми помощниками – что бы и делали без нас! Матери наши на работе, дедушка тоже на работе, а бабушка весь день стучит на своей старой Зингерской швейной машинке, что-то перешивая-перелицовывая, и в то же время готовя на плите "голодный обед".
Мы постояли на низком крылечке, поморщили носы, запрокидывая головы в небо, где за взметанной пылью голубизны не было видно, и наконец отправились на поиски. Все заборы давно были сожжены, и только дом Елисеевых возвышался как за крепостной стеной. К этой стене, к куче шлака мы обычно прежде всего и шли. Но на этот раз только мы повернули за наш дом, как увидали прижавшуюся к завалине рябенькую курицу. Перья ее так и дыбились от ветра.
-Курочка, - как будто пропела за моей спиной сестра. - Рябушка. Заблудилась. - И сестра крадучись пошла к приблудной курице. Но Рябушка и не думала убегать. Стояла нахохлившись и закрыв глаза, так что можно было подумать, что она спит. Вздергивая острые плечики, сестра дотронулась до пеструшки, но и тогда она не шелохнулась, только коготочки скребнули землю.
-Она наверно больная, - сказал я, - ее надо лечить. - В то время я всех пытался лечить. Сестра осмелела, приседа перед курочкой и стала ее гладить.
-Больнушка, больнушка наша бедненькая...А как лечить?
-Я не знаю как. Надо у Елисеева спросить, у него отец лошадей лечит.
-Не надо Елисея. Бабушка все знает.
Рябушка тем временем переступила с лапки на лапку, как будто напоминая, что жива. Но глаза она так и не открывала.
-Давай возьмем ее и понесем к бабушке.
-Ага, курица-то чужая.
-Ну так что - чужая? Она больная, у нее горлышко болят, и она есть не может.
-Кал хочешь, - сказал я и взялся за ведро. Сестра обхватила курицу руками и выпрямилась.
-Одна я не понесу, понесем вместе.
-Что ли, тяжелая?
-Не-а, легонькая, как перышко.
-Ну так и пошли...
И мы понесли больную курицу к бабушке.
Бабушка нажимала ногой на педаль, машинка стучала-шила, а сама швея с опущенными на конец носа очками направляла руками шов и как-то заунывно пела:

Помню, помню, помню я,
Как меня мать любила.
И не раз, не два
Она мне говорила:
-Не ходи ты, мой сынок,
Не водись с ворами:
В Сибирь-каторгу сошлют,
Скуют кандалами...

С курицей в руках мы и предстали на пороге. Бабушка шила в трех шагах. Она повернулась на стуле в нашу сторону, посмотрела поверх очков и спросила:
-Где вы ее взяли?
-Около нашей завалинки…
-Она больная. Как ее лечить?..
-Подойди сюда. - Бабушка запустила скрученные работой цепкие пальцы в пеструшкины перья и сказала: - Она не больная, а с голоду подыхает. Чья это курица".. Видел ли вас кто-нибудь?..
Через некоторое время бабушка велела нам с сестрой спуститься в мелкое подполье: подала мне курицу, сестре зажженную керосиновую лампу. И сама спустилась в подполье с большими ножницами в руках. Сначала мы не понимали, что она решила. И только когда бабушка велела мне:
-Держи ее за лапы, - мы все поняли.
-Не буду, - пробубнил я в ответ и отстранил курицу.
-Баран упрямый, - проворчала бабушка и, прижав курицу к земле, взялась за ножницы...
Я видел, как трясется в руках сестры керосиновая лампа, как дрожат ее губы, а из глаз текут слезы. Бабушка - маленькая, сгорбленная полувековой работой за швейной машинкой; седая и очень исхудавшая, она как черепаха из панциря выглядывала из своей грубой вязаной кофты, до войны которая облегала ее в обтяжку, - взяла ножницы и еще раз глянула на меня поверх очков:
-В отца уродился - баран...
И щелкнули тяжелые ножницы, но даже кровью не обагрился металл. Курица так и не открыла глаза...И раскачивались тенета над нашими головами - от тепла, выходящего из стеклянного пузыря на лампе...
Голод взял свое: мы с сестрой вымыли глаза под умывальником и сели ждать уже варившуюся курицу. Мы курицу никогда не ели, мы только знали, что ее едят. Бабушка поднимала крышку, и мы как по команде заглядывали в кастрюлю, где кувыркалось в кипящей воде сучковатое подобие курицы.
Наконец мы сели к столу и нам с трудом было отрезано по части курятины. Но даже наши хищные зубки не одолели этого куриного подобия.
-Резина и кости, - хмуро проворчала бабушка, вываливая кости, обтянутые кожей, в кастрюлю...

А неделю спустя бабушка иглой уколола себе ладонь, пониже среднего пальца. Кололась она постоянно, но на этот раз ранка сначала загноилась, а потом начала нарывать. Бабушка что-то прикладывала к нарыву, завязывала ладонь, как куклу носила ее на груди, охала и стонала от боли. Кончилось тем, что бабушку отвели в военный госпиталь, где врач разрезал ей ладонь и сделал чистку. Рана начала подживать, но средний палец на руке скрючило - и он уже никогда не разгибался. Мы жалели бабушку и изо всех сил старались помогать ей по хозяйству.
Тогда же я впервые увидел, а потом часто наблюдал из своего закутка, как играет в своей комнате моя сестра. Играла она на полу за шкафом. Игрушек у нас никаких не было, мы сами делали себе игрушки. На этот раз сестра сделала курочку Рябушку. Она взяла старый пестрый платок, перекрутила его, перевертела, завязала концы узлом, так что получились торчащие крылья и хвост, а головы не было. Сестра сажала Рябушку на отведенное ей место - и начинала играть, разговаривать с курочкой, дружески и нравоучительно:
-Ты моя курочка, ты моя Рябушка, голодненькая, ты есть хочешь, - обычно так начинала она, - вот я тебе хлебушка покрошу, а ты поклюй. - При этом сестра клада перед Рябушкой несколько щепоток хлеба, и пока уговаривала ее поесть, сама и съедала эти крохи. - Вот и поклевала, теперь ты сытая, моя Рябушка...
Во время игры сестра все что-то делала: перекладывала свои тряпочки, переставляла коробочки - и говорила, говорила, меняя голос и тон:
-А после еды почисти клювик...ах, да у тебя головка не выросла. Тебе не больно было, правда, не больно...и кровушки не было ,правда, не больно?.. А теперь, Рябушка, снеси яичко - не золотое, а простое. - И сестра начинала вынимать из коробочки белые круглые камешки, которые я ей и принес - на речке любые камешки можно было выбрать. - Вот, моя умница, сколько яичек снесла! А теперь садись на них и грей. И будут у нас цыплятки - пять штук. - Но цыплятки не получались, и сестра успокаивала: -Ничего, ничего, завтра погреешь лучше - и будут у нас маленькие желтые цыплятки. И будешь ты их водить, и станут они зернышки клевать и подрастать...
Худенькая, глазастенькая, сестра много болела и вечно зябла. Даже летом в комнате она надевала широкую душегрейку, сшитую бабушкой, и тоже как черепашка высовывалась из нее. Склонит голову набок и тоненько запоет:
Баю, баю, курочка;
Баю, баю, Рябушка...
Выдумки случались самые неожиданные. Не раз сестра начинала учить Рябушку читать и писать, хотя и сама она этого не умела. А однажды они пошли гулять по городу, и сестра спасала Рябушку от машин и собак, переносила на руках через дорогу. И все прохожие спрашивали, чья это такая хорошая курочка? И она отвечала, что курочку ветром принесло, потому что была она голодненькая и глазки не открывала. А теперь стала красивая и умная, зовут ее - Рябушка...
Наблюдая со стороны, я тоже мысленно входил в эту игру, хотя и посмеивался над сестриными приговорками. Однажды, когда она ушла из комнаты, я решил восстановить справедливость: вытянул один из углов платка, завязал конец узлом - получилась куриная голова. И сестра ничуть не удивилась. Она даже сказала:
-Вот и у тебя головка выросла, - и погладила Рябушку. - Скоро у тебя и цыплятки будут...
Не знаю, чем завершились бы эти игры, но осенью, когда я уже учился в первом классе, сестра простудилась и тяжело заболела менингитом. И до конца Рябушка оставалась рядом с ней. И когда сестрица приходила в сознание, то гладила Рябушку и улыбалась.

Я никогда не играл в курочку. Иногда мне тоже хотелось поиграть, но я боялся умереть. Мне вовсе не хотелось умирать, и я старался забыть эту историю, но забыть - вот уже до старости! - так и не смог. И все чаще думаю, а какая радость сопровождала бы всю жизнь, если бы Рябушка осталась живой!

НА ВОЛХОВЕ

А эту былицу поведал нам незабвенный батюшка протоиерей Николай. Воистину дела давно минувших дней...Ныне и самого батюшки уже нет на белом свете, а былица жива - вот это и есть живая память. И вы послушайте ее, запомните и другим передайте. Чтобы правда не умирала.

-Родился я в Новгороде Великом задолго до окаянной смуты, -рассказывал батюшка. - Дом наш стоял на берегу реки Волхов, на торговой стороне. Так что все детство мое с Волховом и связано. Летом с удочкой на берегу, а то на лодке с отцом - это уже как праздник. Понятно, купались. Для этого и место было отгорожено мостками, потому как Волхов - река строптивая: так и закрутит в воронку, утянет в гости к Берендею...А уж в ноябре, как стукнут морозы, покроется Волхов гладким льдом, так до снегопадов ребячья масленица наступает: кто на санках, кто на коньках, а кто и просто с палкой в руке - все на лед. А лед трещит, гнется - сердце замиряет. Да только не бывало случая, чтобы сам по себе лед рушился, все-таки он на воде держится. Ляжешь на такой лед и как через стекло в воду смотришь: тайна и красота сказочная - на дне водоросли так и стелятся по течению, рыбки стаями ходят, а то, как тень черная, рыбина воду стрелой пронзит - ух ты!.. Смотришь, смотришь, а поднимешь голову - небо голубое, солнышко светит. Нет, у нас лучше!
Родители мои были людьми правоверными, воистину благочестивыми. Бывало из дома не выйдешь без их благословения. И надо сказать, что родитель мой, Петр Николаевич, не раз говаривал мне: "Уж если беда случится вне дома, на помощь маменьку не зови - все одно ведь не прибежит и не поможет, потому как не услышит. Зови Святителя Николая - он скороспешный помощничек". И я уж сызмальства знал и веровал, что мой помощничек и заступник - Святитель Николай Чудотворец...А уж катались на коньках до упаду: в пятнашки друг за другом. Простор-то великий! - Радостно, видать, было отцу Николаю вспоминать о своем детстве. Он щурился, улыбался, так что и мы вокруг него улыбались. Нередко после службы батюшка вот так угощал нас, детей, чайком с конфетками и с пряниками и что-нибудь рассказывал. И всех обласкает, и каждому по просфоре даст, а потом и до ограды проводит. Уж такой был добрый наш батюшка! - На больших реках всегда полыньи бывают. И у нас бывала - с осени, до сильных морозов. Все мы знали о полынье, помнили и береглись ее...И уж такая славная погода была в тот день - солнце с морозом, такая азартная игра в пятнашки - дух захвятывало! Только вот я в тот день так много вадил, что хоть плачь. Конек хлябает, убежать не могу - опять мне вада! А мальчишки – народ беспощадный: видят, что устал, умаяли - на-ка тебе еще! Ну, думаю, сейчас отважусь и убегу подальше - отдохну. Догнал, чиркнул рукой по спине дружка своего - и тягу. Глядь, а он за мной! Убегу! - решил я и пустился из последних сил. Бегу - и глаза в лед. Кажется, убегаю. Как вдруг до меня докатился крик - дружок мой и кричал:
—Николка! Стой! Полынья!..
Глаза поднял, а полынья - рядом, даже запомнил на всю жизнь, как черная вода перекатывается волной. Всего несколько шагов, коньки сами несут - и думать некогда. И я закричал, видать, истошно:
-Святой Николай, спаси меня! - упал на бок, лед подо мной и треснул, край и отвалился, а я на скорости с этой льдины так и врезался в воду. Слышу кричат:
-Утонул !..Николка утонут!
Меня хоть водой ледяной и ошпарило, но понимаю, что не совсем утонул. Пальтишко в стороны разметалось и как поплавок держит. Я руками-то хлоп, хлоп по воде - льдина отколовшаяся под руку и попалась, И схватиться за нее не схватишься, а руки-то все же на льдине. Льдина по полынье - и я с ней. За ноги будто кто в воду тянет, а все же держусь за льдину. Чувствую, валенок с ноги съехал - и второй следом...Уж как там было - не ведаю. Только льдину развернуло течением и меня спиной приткнуло к тому месту, где льдина и оторвалась. А тут вижу - сбоку дровешки задком пятятся. И кто-то кричит, оказалось, девчонка-соседка из евреев, Руфа, года на четыре постарше меня:
-Николка! Хватай дровни, хватай!
А я и руку ото льда отделить не могу. И не помню как, а все-таки одной рукой ухватился за копылок. Льдина-то и пошла от меня… За дровни, за веревку ухватились мальчишки - и потянули меня из воды. Я еще в воде был, а Руфа меня за руку ухватила. Как тюленя на льдину и выволокли. На этих же дровнях и потянули меня к дому - бегом! А я и кричать уж не могу, так перепугался и обмерз.
Раздела меня матушка и на печь под тулуп - да растерла чем-то, да напоила горячим. Вскоре и папенька прибежал, а с ним и соседка Руфа. Рассказывает она и даже вскрикивает от волнения:
-Как он закричит на весь лед: "Святой Николай, спаси меня!" - и улетел в воду. А когда подбегли, он за льдину держится и плывет! И приткнуло его - я ему дровни и подсунула, он и уцепился...
Подошел отец к печи, погладил меня и говорит:
-Молодец, сынок. Николай Угодник тебя и спас, и ребята вот... Не помню, чтобы так тонули и спасались. Знать, нужен ты на земле. Быть, Николушка, тебе клириком...
А я на печи слушаю и плачу. И только годы спустя понял, каким чудесным образом был спасен. Вот, дети мои, и вы в беде зовите на помощь святых угодников Божиих - они не замедлят.
Болел я тогда недели две, шибко застудится.. Но через две недели уже катался с Руфой с берега на дровнях. И по льду еще кое-как катались, но уже выпал большой снег.
А в каком потрясении была Руфа! С уст ее не сходило имя Святителя Николая. И вот ведь как: и с ней беда случилась... Послал ее отец с ценным векселем - это как расписка на деньги -она и потеряла этот вексель. А отец богатый, перепродажей леса занимался, спекулировал: у русских купит по дешевке, а за границей продаст втридорога. И шибко, видать, скупой был по природе. Сначала он источал свою дочь попреками и проклятьями, зятем начал избивать ее. Но и этого покачалось мало: стал он издеваться над ней… Не раз в ту зиму Руфа прибегала к нам, скрываясь от отца. И мне бывало жаль ее до слез. Однажды я попросил тятеньку заступиться за Руфу. Он долго молчал, хмурился и наконец сказал, отводя в сторону взгляд:
-Что им дочь, когда они Господа распяли. Такие уж они жестоковыйные….
А весной, когда по Волхову шел лед, Руфа решила броситься в реку и утонуть. Вырвавшись из рук отца, она выбежала во двор и на минуту замерла перед калиткой, видя, как могуче Волхов льдины ворочает...И Руфа вдруг отчаянно закричала:
-Святой Николай Чудотворец, помоги мне или я умру! - и схватилась уже за калитку, чтобы бежать к Волхову и утонуть, когда ощутила что-то под рукой - это был потерянный вексель! Она вбежала в дом и бросила вексель своему отцу. – Вот, вот твой вексель – возьми! Святой Николай нашел его!.. - вскрикивала Руфа и со слезами осеняла себя крестом...
Ей тогда уже исполнилось шестнадцать лет, и она вскоре самовольно приняла крещение - стала православной христианкой…Отец выгнал ее из дома, и она ходила по городу бездомная. Наконец в каком-то монастыре ее-то приютили. Об этом знал и говорит весь Великий Новгород...

Вот, дети мои, в честь какого любвеобильного угодника Божия освящен и наш храм. Так помолимся нашему небесному покровителю Николаю Чудотворцу Мир Ликийскому. - Батюшка поднялся и, перекрестившись, тихо произнес: - Во имя Отца и Сына и Святого Духа...