Алексей ЛОГУНОВ

КОРМИЛИЦА

В избе у шофера Найденова висит старый пожелтевший плакат «Родина-мать зовет!» Висит в рамочке под стеклом, видно, чем-то дорог хозяину.
— Откуда он у тебя, Николай? — спросил я. Найденов решил меня поманежить и неопределенно
пообещал:
— Как-нибудь расскажу...
С обеда, не переставая, лил дождь, работать было нельзя (мы строили в Куличках утиную ферму), и Найденов позвал меня с собой на Дон — проверить жерлицы. За нами увязались деревенские ребятишки, и общими усилиями мы вытащали на берег большую щуку и трех голавлей. По пути ребята набрали молоденьких грибовдождевичков. Все это принесли к Найденову, очистили, поджарили — и пошел у нас пир горой.
В рубленой найденовской избе было уютно, возле печки сушилась наша одежда. В открытые окна тянуло свежестью мокрой травы и спелых яблок. В общем, время было самое подходящее для сказок и воспоминаний. И Найденов рассказал обещанную историю. А вечером я ее записал.
...Стоит в верховьях Дона старинный городок Дедославль. Городок как городок, тихий, деревянный, знаменитый базаром да репчатым луком. После войны по базару шныряли беспризорники. Играли в карты, клянчили у мужиков махорку, дрались, воровали картофельные лепешки.
И только когда на базаре появлялась маленькая седая женщина в солдатских ботинках и с суковатой палкой в руках, беспризорники разбегались кто куда. У них перед ней был прямо-таки суеверный страх. Мальчишки узнали, что живет она в Темпом переулке, в деревяйном доме под номером 13. «Ну и адресок...» — шептались ребята.

Вскоре среди беспризорников прошел слух, что в Де-
дославле открылся детский интернат. Принимали туда мальчиков от семи до одиннадцати лет. Но где бы вы думали? В том самом Темном переулке, в доме № 13! Седая тетка отдала свой дом под общежитие, отдала вместе с садом и огородом, а сама стала работать там поварихой-кормилицей. Жила она одна: муж и трое сынов погибли на фронте... Правда, была у нее еще замужняя дочь, но не здесь, а в деревне, на Куликовом поле.
Темный переулок вполне оправдывал свое название. Он, кажется, и сейчас освещается всего двумя фонарями, а в первые годы после войны там вообще было гиблое место. Среди драчунов-мальчишек даже ходила грозная поговорка: «Погоди, я тебя встречу в Темном переулке, на узенькой дорожке!»
А тут еще начались безобразия: какой-то таинственный Кузьмич то отрясет яблоки в саду, то утащит из погреба махотку с молоком. По ночам в переулке слышались оглушительные выстрелы, а в пустой церкви светились окна.
Интернатовцы решили выследить страшного Кузьмича. Вместе с ними, прихватив суковатую палку, пошла и Кормилица. Ночь была темная, сентябрьская, моросил мелкий дождик, ребята промокли, но никого на улице не встретили. Правда, в церкви Кормилица наткнулась на какое-то лохматое существо, которое пискнуло и бросилось бежать. Ребята нагнали его и привели в интернат. На свету разглядели, что это грязный человечек, в длинных штанах, подвязанных у самых подмышек.
«Кто ж ты* будешь-то, горюшко?» — вздохнула Кормилица.
«Кузьмич!» — бойко отвечал человечек.
Что тут было смеху! Когда человечка остригли и вымыли, то он оказался мальчиком лет семи. А в кармане его широких штанов нашли самодельный пистолет-пугач, который стрелял головками от спичек. Имени своего мальчик не помнил, Кузьмич — и все тут.
Но человек не может жить без имени. И по совету Кормилицы назвали мальчика Колей, поскольку нашли его в Никольской церкви, а по отчеству — Кузьмич. Ну а фамилия — Найденов.
Новый воспитанник оказался колючим, как репей, и постоянно задирал товарищей. Как-то он подкатился
к самому длинному подростку, Степке Обломею, и нахально заявил
«Эй ты, дылда, давай поборемся! Что, боишься?»
От нахальства этого заморыша Обломей оробел Зато интернатовцев зрелище развеселило.
«Правильно, Кузьмич,— подзуживали они,— покажи ему, где раки зимуют».
А Коля совсем распоясался, на повариху стал покрикивать Даже ее знаменитый взгляд на него не действовал Она долго терпела, но однажды, когда по базарной привычке Коля стянул с чужого стола кусок хлеба, схватила его за шиворот и притащила в кухню. Кузьмич растерялся и стоял — ни живой ни мертвый А она поставила перед ним большую черепичную миску с кашей, два стакана компота и вышла
«Не на того напала!» — подумал Кузьмич, но кашу с компотом все-таки съел. И с того дня они подружились. Время было голодное, но повариха оказалась большой искусницей. Бывало, из ничего обед приготовит.
«Да еда-то, ребятки, вокруг нас растет А ну, пошли за «партизанским хлебом»'
Приведет их в поле, накопают они корневищ пырея, и Кормилица из них таких хлебцев напечет — не хуже, чем из ржаной муки. Готовила она салаты и запеканки, зеленые щи из крапивы и щавеля, а на сладкое делала повидло из корней лопуха.
«Может, и моя мама такая же.. » — думал Коля по ночам, тихо, как мышка, лежа в постели. Про отца, еще во время скитаний, кто-то сказал мальчику, что он у него — русский солдат и погиб на войне А о матери он слыхом не слыхивал — ни словечка У некоторых ребят (у того же Степки Обломея) хотя и не было отцов, но на выходные они разъезжались по окрестным деревням, к своим мамам или бабушкам. А Колю никогда никто не брал из интерната, хотя подарки к праздникам он получал: то кулек румяных яблок, то новые сандалии . И он втайне подозревал, что подарки присылает мать. Передавала она их всегда через Кормилицу.
Как-то во время тихого часа лежали ребята под одеялами, но не спали — переговаривались.
«Кузьмич, знаешь почему тебе мать на глаза не показывается? — изгалялся Обломей.— Страшная она очень' посмотришь — скулы сведет».

Коля и верил Обломею, и нет. Очень уж хотелось ему повидать маму. Пусть какая ни на есть, он бы все равно ее стал любить. Лишь бы показалась... И мальчик неожиданно заплакал -— громко, навзрыд.
В это время в комнату вошла Кормилица, которая слышала ребячий разговор.
«Балбес ты, Степка,— сказала она Обломею.— Большой, а балбес. А мать у тебя есть, сынок,— повернулась Кормилица к Коле.— Есть и портрет ее у меня, с войны еще берегу. Подожди минутку, сейчас принесу...»
Коля не успел глазом моргнуть, как повариха, по-молодому повернувшись, быстро вышла. У мальчика от волнения даже пот на носу выступил, а товарищи его словно онемели... Вернувшись, Кормилица подошла к Колиной кровати и повесила над ней на гвоздик плакат «Родина-мать зовет!». На мальчишек с плаката смотрела прекрасная седая женщина со светлым и скорбным лицом.
«Вот твоя мама, Коля! Она всегда о тебе помнит. Много у нее таких соколиков, как ты, и всех обогретьприласкать надо, в люди вывести. Так что учись лучше, ешь больше, физкультурой занимайся — быстрей вырастешь, да поможешь ей, великой труженице».
...С той поры я и храню этот плакат,— закончил свой рассказ Найденов.— Ведь это самая главная наша Мать-Кормилица.
— А как звали повариху-то, Николай? — поинтересовался я.
— Федосья Карповна.
— Куликовская бабушка?
— Да. Когда наш интернат расформировали, она сюда, в Кулички, переехала — на свою родину. И меня с собой привезла. Тут я и вырос.
Плакат «Родина-мать зовет!» и сейчас висит в горнице у Найденовых. А на рамке белеет вышитое полотенце — так у нас украшают портреты родителей.