КАК БАРСУК С ГЛУХАРЁМ ВСТРЕТИЛИСЬ

Ранняя оттепель поманила барсука из норы. И не то чтобы с потолка потекло-закапало, и лежать в сырости неуютно стало — нет! Нора у домовитого хозяина в высоком косогорье выкопана. Ни летние дожди, ни вешняя водополица барсучью шубу не подмочат. Опрятно прибрано в барсучьем гнездовище. С осени держится в нём запах сухих листьев да мха. Запасливый зверь погожим осенним днём натаскал их себе на постель целый ворох.
Давно обжита нора, и спать бы да спать до верного тепла, но так заманчиво потянуло в лаз мягким волглым ветром, такой зовущий запах подталого снега донесся — поди-ка, усиди!

Поднялся барсук, солидно носом чмыхнул, посопел и полез на белый свет подивиться. Вылез, встряхнулся, сбивая с шерсти крошки земли, приподнял узкое рыльце... Свет совсем весенний — яркий такой! И радужный как будто: белый, синий, голубой, золотистый.

Вообще-то барсук — зверь скрытный, ночной. В летнее время выбирается из норы только по вечерам. Зато гуляет всю ночь, до утренней зорьки. Солнечный свет ему, увальню, не по нраву. В другое время хрюкнул бы в сердцах и скрылся, не торопясь, обратно в свою хоромину. В другое время, но только не по весне...
Ведь вон какая благодать-то вокруг! Сосны стряхнули с веток снежную навись, свежо зазеленели хвоей. А внизу снег кое-где протаял вокруг стволов до самой земли. Из глубоких продухов напахивает земляной прелью. Скоро, скоро можно будет вылезти из норы майским сумеречным вечером и в поисках жирных личинок, разных вкусных корешков, бродить до утра.

Шумно выдохнул барсук, отгоняя заманчивые видения. Рыльцем туда-сюда поводил, и захотелось ему отойти подальше от норы, глянуть, что делается на знакомой чистовине внизу, под косогором.

Петляя в густых кустах, сбежал барсук с крутика. Снег за ночь схватился коркой, и бежалось по насту легко, свободно.
В логу маленько постоял, послушал, как лопочет вода на быстрине ключевого ручья. Потом место выбрал и по ледку на другую сторону перебрался.

Погулял барсучина так с полчаса, пока в животе не засосало тоскливо. Шутка ли, пролежать пять месяцев на боковой почти не евши! С осени был кое-какой запасец, да весь вышел. В оттепельные зимние дни барсук иногда вставал и подкреплял силы. Теперь бы тоже перехватить чуток съестного — так бы оно ко времени оказалось.

Ткнулся невзначай носом в снег и мигом уловил приманчивый запашок. Глаза у барсука малость слабоваты, бывает подводят, зато чутьё отменное. Ещё раз повёл носом... Ага, тут оно — то самое! Знай, подбирай да жуй, причмокивая.
Невдомёк однако барсуку — откуда сразу столько еды вокруг взялось?! А поднял бы голову, может и сообразил, что еда, можно сказать, прямо с небес ему нападала! А, точнее сказать, с верхних сосновых сучьев. Ведь на дерево всю зиму прилетал глухарь клевать хвою. Большая птица кормилась и роняла вниз вместе с хвоинками и ещё кое-что из-под хвоста...
Увлёкся барсук поисками глухариных «гостинцев» и не замечает, что этот самый глухарь давно стоит на противоположном конце поляны-чистовины и зорко следит за ним. Что, дескать, за чучело такое, откуда выискалось и чего вынюхивает?
Сам мощник всякое погожее мартовское раннезорье встречал теперь на сосновом суку. Сперва теребил хвою, набивал зоб потуже. После завтрака самолётом пикировал на снег. Топорщил перья на шее, тряс ими, как козёл бородой. Крылья ронял и с приспущенными крыльями спорыми шагани, мелкими перебежками мерил полянку из конца в конец. На бегу сердитой скороговоркой что-то неразборчиво вышёптывал, иногда громко «крякал» и «кадукал». От глухариных маховых перьев оставались на снегу длинные неровные сметины. Будто кто граблями пытался снег сгребать.

Раззадорила, разожгла наступающая вешняя пора осторожного мощника. Боевой задор приглушил осторожность. В азартном порыве не помня себя, кинулся глухарь навстречу барсуку. И кто знает, что бы дальше произошло... Но барсук — зверь осторожный и рассудительный. Не стал связываться с развоевавшимся глухарём-богатырём, отступил...
Торопливо просеменил по косогору, и быстренько в лаз родной норы нырнул. Пролез в спальню, свалился на подстилку: «Ну их, эти прогулки посветлу! Надо дождаться, когда растает снег и отрастёт трава. Глухари тогда успокоятся, на линьку попрячутся и можно будет смело выходить жировать вечерами. А покуда — до лучших времён — залягу скова отсыпаться». Успокоился мудрый барсук, свернулся калачиком и затих ещё на недельку.
А глухарь-победитель вышагивал в это время по поляне. Завтра, едва ночь перевалит на вторую половину, он снова сюда прилетит. Присядет на сосновый сук и подаст голос. И будет это не тихое невнятное шепелявенье, а страстная, таинственная, как сама лесная жизнь, песня. Призывный голосом откликнется на неё таящаяся до поры в гущине веток глухарка...
В лесу ведь всё своим чередом идёт. Продрал под землёй барсук сонные глаза, значит, вот-вот начнутся глухариные свадьбы — ТОК.

САЗАНОВА-КАЗАНОВА

Сазан, как известно, рыба крупная, сильная. «Сурьёзная» по определению дяди Семёна — моего наставника в рыбалке. Поэтому и к походу на сазана мы начали готовиться заранее. Оснастили удилища крепкой леской, специальными «сазаньими» крючками, округлыми и с коротким цевьём. Насадку тоже приготовили соответствующую: пареную кукурузу, подсолнечный жмых.
Дядя Сёма и для жмыха нашёл свои, особенные слова: «Жмых, Колька, для сазана, как халва. М-м-м... Хватать будет — дай Бог!»
И вот мы у речной заводи, поросшей редкими стрелами рогоза и куги. Сидим второй час и... никакой поклёвки!

Наконец, мне наскучило сидеть на одном месте и следить за неподвижным поплавком. Встал, с трудом сделал присядку — и раз, и два! Прошёлся по бережку. Где-то заверещала камышовка. Озеро было мне незнакомо, и я решил его обследовать.
Обошёл одну половину, другую... И вдруг увидел протоку. Небольшую, в два-три метра. Со светлой водой бутылочного цвета. Она соединяла озеро с рекой. Ах, да, дядя Сёма ведь говорил, что весной через эти «ворота» на нерест идут косяки сазанов. Приходят и остаются жить в озере. Дно протоки песчаное, глубокое. Лучи солнца падают отвесно и крупинки песка просматриваются словно через увеличительное стекло. Рыбы, однако, не видно.

Но что это колышется под водой?
Так и есть — сеть! Браконьерская сетка перегораживает протоку... Я беспомощно оглянулся и... тут как на зло появились сазаны. Большая стая, целый косяк. Рыбины, сверкая серебристо-золотистыми боками, шли прямо к сети. Но тут стаю что-то насторожило. Сазаны отвернули в сторону. И только один, самый крупный, продолжал плыть по прямой. Вожак — это был, конечно же он, — приблизился к сети. Несколько раз, изучая, проплыл по нижней её закрайке. Остановился посередке, приглядываясь... И вдруг, стал решительно рыть ил носом. Совсем как поросёнок, только вместо пятака толстые розовые губы. Ай да сазан — землекоп! Когда лазейка оказалась достаточно глубокой, рыбы по очереди стали проникать в неё. Без какой-либо паники, спокойно, по одной... Сазан же как настоящий вожак, внимательно наблюдал за «эвакуацией».

Я вскочил на ноги и что было духу помчался к дяде Семёну.
Через минуту-другую мы уже оба были у протоки. Легли на траву, притаились. Большая часть стаи к этому времени преодолела злополучную сеть. И мы, затаив дыхание, следили на спасением оставшихся.
Только когда последняя рыбина прошла опасную преграду, мы облегчённо вздохнули. Радость наша, однако, оказалась преждевременной, пропустив подругу, здоровенный вожак, все-таки задел лучевым плавником сеть. Стал кидаться из стороны в сторону, барахтаться, отчего всё больше и больше застревал в ячейках. Стало ясно, что без нашей помощи великану-силачу не обойтись. Раньше меня это понял дядя Сёма. Решительно скинул с себя резиновые сапоги, штаны, рубашку и смело полез в воду. Уже из протоки крикнул:
— Тяни на себя сеть! Так, так... Сильнее. Ещё чуть-чуть.

Затем и сам спасатель вылез из воды — весь в тине, замёрзший — зубы так и танцуют чечётку, — но радостный... В сильных руках его барахтался огромный сазан. Дядюшка осторожно положил рыбину на лопухи.
Да, это был достойный трофей. Чешуя сазана сверкала на солнце червлёными монетами. На костяных щеках пылал изумрудный огонь, косые усы напоминали шелковые ленточки, а в позолоченном ободке таинственно мерцал тёмный зрачок. Красавец, богатырь!
Конечно же, о такой добыче мечтает любой, самый опытный рыбак. Вот удивились бы мои знакомые и родные! Но мой наставник рассудил иначе. Дядя Сёма нагнулся, поднял вожака и шагнул обратно к реке.
— Может, не надо отпускать, а? — нерешительно произнёс я.
— Надо, Коля, — твёрдо сказал дядюшка Семён. — Нельзя разлучать такого самца с гаремом. Пусть живут, плодятся. Ты, Колька, мал, не знаешь ещё жизни.
После этого дядя Семён опустил рыбину в воду, хлопнул ладонью по поверхности и, ухмыльнувшись, приказал:
— Ну, давай плыви, Сазанова-Казанова.
А браконьерскую сеть тут же велел мне располосовать на куски острым рыбацким ножом... Чтобы и другим неповадно было.

БЕРЕЗА У БАНЬКИ

Отплакали последние сосульки, закурлыкали в бочажинах лягушки. Ручьи в оврагах запели звонче, веселее. И муравьи проснулись, взялись поправлять покосившиеся за зиму теремки. Матросскими ленточками тянутся журавли по синему небу. Спешат вернуться на родные моховые болота. За морями хорошо, а дома лучше.
— Кур-лы, кур-лы! — передразнивают лягушек.

Куда ни глянь — повсюду весна. И все хотят встретить её как положено.

Солнце — лучами.
Птицы — песнями.
Сирень — цветами.

В такие дни и человеку не спится. Вышел однажды я затемно в сад. Сел на лавку. Темно кругом. И вдруг слышу тихий шелест. Посмотрел влево, вправо. К небу голову задрал. Две-три звёздочки в тучах блеснули. Нет никого, тишина. Только в темноте, возле баньки, шуршание какое-то. Ш-ш-ш! — точно весенняя змейка в траве струится. Ушёл я от греха в избу. А утром проснулся от песни скворца. Вышел на крыльцо. Тишина... Только скворец знай насвистывает на берёзе. Горлышко так и трепещет на солнце. Увидел меня — и умолк, юркнул в скворечник.
Пошёл я к баньке у берёзы. Глядь, а под деревцем — старая береста валяется. Целая кучка. Твёрдо помню — вчера её не было. Так значит, это берёзка ночью шелестела — старое платьице на весенний наряд меняла.

Ай, да умница берёзка!
А какая красавица стала!
Белая, стройная, зеленокудрая. Тоже хочет встретить весну достойно.

Как солнце.
Как птицы.
Как сестрица-сирень.