Зинаида Королева
(Тамбов)

ЛИСИЧКИН ХЛЕБ

Вот и опять подошла суббота, и дедушка собирается на базар. Делает он это основательно — полдня подкармливал лошадь, проверил и подогнал всю сбрую, в сани положил соломы, а в передок ещё и охапку сена, четверть мешка овса. К вечеру подошли его попутчицы с нашего поселка, и они тронулись в путь. А я смотрела на удаляющиеся сани и вспоминала, как перед этим не отходила от дедушки и всё канючила:
— Дедуня, привези хлебушка от лисички.
— Ты что прилипла как репей? Сказал же тебе, что привезу. Не мешай собираться, егоза, — дедушка говорил строго, но не сердито. И как бы ненароком ласково гладил меня по голове. А мне того и надо было — я очень любила дедушку. Да и как было его не любить, когда он разрешал прокатиться с ним на подводе до самой конюшни. А как трогательно и заботливо он лечил меня от ушиба!
Стоял у нас в избе высокий шатающийся стул. И вот однажды я подвинула его к стене, где висели часы с гирькой на длинной цепи. Вскарабкавшись на него, я пыталась заглянуть в отверстие, чтобы понять, что же там скрипит и кто опускает гирьку вниз. Так я топталась на стуле до тех пор, пока неосторожно не наступила на край и не полетела с него. От испуга и от боли в боку я ревела во всю мощь своих лёгких, а дедушка дул на содранный бок, щекоча при этом своей пышной седой бородой и приговаривая:
— А вот мы сейчас выгоним всю болячку: «У собачки заболи, а у внучки заживи».
— Дедушка, собачку жалко, а вдруг у неё и взаправду заболит бочок?
— Не бойся, они вон какие резвые, успеют убежать от всех болячек, зато ты сразу почувствуешь лёгкость.
Руки у дедушки шершавые, жёсткие, но такие ласковые, они так осторожно прикасаются к моему ушибленному боку. Массивные пальцы очерчивают круг над ссадиной, а затем складываются в щепотку и разжимаются далеко от меня. Мне это кажется таким таинственным, что я замираю на мгновение. Но чувствую, как моя боль от краёв круга собирается в центр и будто поднимается вверх. Я не сдерживаю своей радости и громко кричу:
— Боль полетела, боль полетела!
Дедушка целует меня в макушку, смеётся:
— Вот егоза, все болячки разогнала. Молодец, внучка, никогда не поддавайся слабости. Мать, ты там никак сало вытапливала — дай нам шкварочку, — обращается он к маме.
— Чего ты там выдумал, папаня? Им бы ещё потомиться надо, — она поставила чугунок на стол.
Дедушка потирает руки от удовольствия, садится на лавку у стола, снимает крышку с чугунка и нетерпеливо заглядывает вовнутрь его. Он выбирает ложкой самый поджаристый кусок и кладёт на ломоть хлеба.
— Ешь, внучка, от сала твой бочок быстро заживёт. Да не вертись ты, егоза, сиди смирно — упадёт кусок, второго не получишь.
Из шкварки сало почти всё вытопилось, она зарумянилась и похрустывает на зубах. А хлеб пропитался салом и кажется необыкновенно вкусным. Я так быстро съела хлеб, что дедушка удивлённо воскликнул:
— Ты смотри, как шустро управилась! Видно, хорошей работницей будешь.
Дедушка уехал. Его надо было ждать ночь и весь следующий день. Вернулись с базара поздно вечером в воскресенье. Но я не спала и нетерпеливо ждала, когда дедушка начнёт разбирать мешок с покупками. Я смотрела на его руки, достающие разные вещи, до которых мне не было интереса. Но вот с самого дна он достал небольшой свёрток в белой холщёвой тряпице и протянул его мне:
— Держи, егоза, это вам с Миной (так дедушка звал мою сестру Нину). Ты понимаешь, какая история получилась: едем мы полем, кругом белым-бело. И вдруг прямо на нас бежит рыжая лиса. Да такая смелая: села у дороги и поджидает нас. Я остановил лошадь и смотрю на неё с любопытством — что же будет дальше? А она встала на задние лапы и заглядывает в сани, как будто кого-то высматривает. Спрашиваю у неё:
— Лисонька, ты кого же ищешь?
— Мне внучка твоя нужна, — отвечает она человеческим голосом, — я хлебушка ей принесла.
— Давай мне, я передам внучке, она ждёт этот хлебушек, просила привезти его!
Взял я хлебушек, завернул в тряпицу и спрятал в мешке.
— Дедушка, а куда же делась лиса?
— Наверное, побежала к детишкам своим в норке. Нук, иди к матери, спроси, разогрела она лисичкин подарок.
Я бегу к маме, которая вынимает из печи сковороду с жареной картошкой, а следом вынимает вторую сковороду с распаренным хлебом. Я пытаюсь взять один кусок, но он так горяч, что я отбрасываю обожжённую руку, а мама ругается:
— Вот торопыга, вот неслух — не успел бок зажить, как уже руку обожгла. Быстро садись на место — едят за столом, а не где попало.
Я усаживаюсь на скамью рядом с дедушкой — он прижимает меня к себе и шепчет:
— Ну что, егоза, получила по первое число? И поделом тебе — мать со сковородами, а ты под руку лезешь.
Хлеб и картошка уже на столе, рядом стоят солёные огурцы и квашеная капуста. Мы дружно наваливаемся на еду, только ложки мелькают.
— Ну, как, внучка, лисичкин хлебушек вкусный? — дедушка улыбается, а из его глаз выплёскивается столько радости и спокойствия, что и все за столом начинают улыбаться.
— Вкусный, и даже очень. Он вкуснее свежего хлеба. И такой пахучий, — я подлажу под руку дедушки и глажу его бороду. — Деда, ты когда поедешь ещё, то спасибо скажи лисичке.
— А как же, обязательно скажу. Глядишь, она ещё чего-нибудь пришлёт. За подарки надо всегда благодарить. А теперь иди спать, поздно уже. Может быть, во сне лисоньку увидишь, вот тогда и не забудь сказать ей спасибо.
Я лезу на печь, укрываюсь дерюжкой, прижимаюсь к боку сестры и засыпаю, да так крепко, что не слышу, когда рядом ложится мама. И никакие сновидения не являются мне.

2005 г.

МУРЗА

С самых первых дней марта погода доказала, что он весенний месяц: днём солнце пригревало так сильно, что возле стволов деревьев быстро образовались проталины, от земли шёл пар — она оттаивала.
В один из таких тёплых дней черная соседская кошка Мурза, осторожно обходя лужи, пробралась к проталине. Она немного посидела на подсохшей земле, а затем прыгнула высоко на ствол дерева, вскарабкалась до длинной толстой ветки, прошлась по ней взад — вперёд, обследуя её, и улеглась, вытянувшись во всю свою длину. На ярко светившем солнце шерсть отливала серебром. Её длинный хвост свесился вниз и то был неподвижен, то скручивался в кольцо, а то начинал раскачиваться из стороны в сторону. И только по хвосту можно было догадаться, что на ветке лежит живое существо. Мурза пролежала так некоторое время, блаженствуя под тёплыми, ласковыми лучами солнца.
В это время другая кошка, серая Бася, тоже решила погреться на дереве и взобралась на ту же самую ветку.
Мурза лениво приподняла голову и зарычала:
— Ты зачем потревожила меня? Как ты посмела это сделать?
Бася от неожиданности, жалобно мяукнула и в растерянности села возле ствола.
— Ну что ты, я не хотела тебя беспокоить, а просто решила погреться на солнце. Разве нам не хватит места на этой ветке?
Мурза, видя, что Бася не уходит, изогнула спину для прыжка и ещё грознее зарычала:
— Ты смеешь возражать мне? Ты хочешь вступить со мной в драку? — Шерсть на спине Мурзы вздыбилась. Сейчас она была похожа на свою дальнюю родственницу — хищную Пантеру.
— Я не хочу с тобой драться. — Бася поспешно полезла вверх, но, слыша сзади необычное рычание, метнулась вниз. Уже с земли в недоумении посмотрела на Мурзу, по-хозяйски растянувшуюся на ветке и победно крутившую хвостом.
Но тут к дереву подбежал небольшой рыжий котёнок Шустрик и неумело вскарабкался на это же дерево. Он осторожно прошел по ветке, приветливо мяукнул:
— Здравствуйте! Я тоже смог взобраться так высоко!
Но Мурза не приняла его приветствия и вновь грозно зарычала, даже не приподнимая головы:
— Кто ещё смеет меня беспокоить?
Шустрик от неожиданности зашипел, выгнул спину, его рыжая с чёрными полосками шёрстка, похожая на тигриную, вздыбилась.
— Только попробуй, тронь меня! — Он весь дрожал от страха перед высотой и перед этой большой кошкой, но не собирался отступать.
Мурза удивлённо подняла голову, затем села, озадаченно глядя на вздыбленный рыжий комок.
—Ты что же не боишься меня?
— Боюсь, — ответил Шустрик, всё ещё продолжая дрожать.
— А почему же ты не убегаешь?
Мурзе было непонятно поведение Шустрика: она привыкла к тому, что перед её силой и грозным голосом все отступали.
— А мне мама говорит, что я — храбрый котёнок, а храбрые не убегают. — Шустрик перестал дрожать, спокойно сел на ветку и дружелюбно, как и вначале, спокойно спросил:
— А что вы тут делаете?
— Я прогреваю свои косточки — весеннее солнце очень полезное. Ложись рядом со мной, — великодушно предложила Мурза.
— Спасибо за приглашение, но мне надо идти домой, потому что я ушел без разрешения, и меня теперь накажут. А как спускаться — я не знаю, я же первый раз залез на дерево.
— А ты действительно, храбрый котёнок. Я уважаю смелость — это дорогого стоит. Когда ты вырастешь, я буду дружить с тобой. А сейчас пойдём, я покажу тебе, как надо спускаться вниз. Смотри, как это буду делать я и повторяй все движения за мной.
Мурза вцепилась лапками в ствол дерева и точно так же, как и поднималась, только в обратном направлении, стала спускаться. Не далеко от земли она спрыгнула, посмотрела вверх и ободряюще мяукнула Шустрику:
— Смелее, мой маленький друг, это совсем не страшно.
Шустрик посмотрел вниз и от страха хотел заплакать, позвать на помощь маму, но вспомнил похвалу в свой адрес и стал спускаться, повторяя все движения Мурзы. Уже на земле он благодарно мяукнул Мурзе, и, увидев свою маму возле двери, весело, во всю прыть помчался к ней.
Мурза смотрела вслед Шустрику со снисходительной и в то же время торжественной улыбкой: она гордилась своим поступком, что дала урок младшему собрату.

2004 г.

ЦВИНЬ и ЦВИЯ

За окном звучал громкий, требовательный, и в тоже время нежный звук: «Цвия!», «Цвия!», «Цвия!».
Пятилетний Славик подбежал к балконной двери, прильнул носом к стеклу и пытался разглядеть того, кто издаёт такие звуки.
— Мама, я никого не вижу. Кто это меня зовёт?
— А ты не туда смотришь, сына. Посмотри на форточку. Только близко не подходи, чтобы не спугнуть птичку, — Галина Павловна осторожно показала рукой на окно.
Славик потихоньку подошёл к креслу, прижался к матери и почти шепотом произнёс:
— Какая красивая птичка! Она в первый раз к нам прилетела. Мама, а кого она зовёт?
— А вот мы сейчас увидим, кого зовёт синичка. Ты видишь, как ей удобно сидеть на сетке, которую мы весной прикрепили на форточку?
Синица то бегала по сетке, то скрывалась где-то в углу за рамой, то вновь появлялась на сетке, прильнув к ней вплотную жёлтой грудкой. Её синяя головка крутилась из стороны в сторону, кого-то высматривая. Неожиданно рядом с ней появилась вторая синица и защебетала. «Цвинь!», «Цвинь!», «Цвинь!». Голос был негромким и как будто бы извиняющимся.
Первая синица распушила перья и ещё громче защебетала: «Цвия!» «Цвия!».
Славик посмотрел на мать и засмеялся:
— Мама, а она шумит точно так же, как ты на папу, когда он задерживается на работе.
Птицы будто услышали Славика и скрылись за углом рамы.
Славик подбежал к окну и пытался увидеть птиц, но их не было видно. Он, расстроенный, вернулся к креслу.
— Куда они спрятались, мам? Я не успел хорошенько их рассмотреть.
Ещё успеешь налюбоваться. Они, похоже, устраивают себе жильё здесь. Там выпал кусок цемента и в этой расщелине они и устраивают себе гнёздышко. — После замечания сына Галина Павловна говорила смущённо. Она вспомнила слова своей матери, когда в очередную задержку мужа накричала на него: «Ты что при ребёнке ругаешься? Он все твои слова будет повторять». А она тогда рассмеялась: «Да что эта малявка может понимать?». Вот тебе и что, вот и получила по заслугам: оказывается, что сын уже и собственный вывод сделал! Правду говорят: заимела детей, так в первую очередь думай о них, как бы не навредить им. Из задумчивости её вывел голос сына:
— Мама, а чем они питаются? Они же, наверное, голодные легли спать, а мы их ничем не покормили. — Славик вновь подбежал к окну и смотрел на улицу, где сгущались сумерки, и всё погружалось в темноту. Снег ещё не выпал, но было холодно, морозно, дул промозглый ветер.
— Чем питаются? Разными зёрнышками, семенами трав. Вот завтра у папы должен быть выходной, и вы можете сделать для синичек кормушку.
На следующий день Славик встал рано, взял самую большую машину, подтащил её к двери спальни родителей и стал возиться с ней: он пыхтел, гудел, жужжал, двигал её взад-вперёд. Из спальни вышел отец, удивлённо посмотрел на него:
— Слушай, водила, куда ты собрался ехать? Пораньше не мог встать? Сегодня же выходной, а ты поваляться не дашь. Это ж надо, в такую рань побудку устроил!
— Пап, синички скоро встанут, а у них стола нет и еды нет, — голос Славика был тревожным.
Отец приподнял сына и смотрел на него улыбающимися глазами:
— Ну, про стол я понимаю, а машину ты зачем пригнал?
— А я на ней корм синичкам повезу, — Славик понял, что отец согласен мастерить птичий стол, и уже опустившись на пол, деловито спросил: — Пап, а из чего мы будем его делать?
— Из чего? А давай так рассудим: если делать основательную кормушку, то на это потребуется время. А мы-то с тобой спешим, хотим к завтраку успеть, так?
— К завтраку, пап, к завтраку! — обрадовался Славик.
— Ну вот, тогда надо подумать, вспомнить, из чего можно её сделать, да чтобы она была и простой, и лёгкой, — отец, хитро улыбаясь, смотрел на сына — он заставлял его вспомнить картонную кормушку, которую видели в парке.
Славик вначале неуверенно пожимал плечами, а затем, что-то вспомнив, побежал в кухню и принёс короб из-под кефира.
— Молодец, сын! — воскликнул отец. — Давай ополоснём водой, чтобы уничтожить молочный запах, и будем проектировать.
И вот уже две мужские головы склонились над столом — отец карандашом чертил отверстия, а в руках Славика были ножницы и нож. И уже минут через пять-десять он держал за проволочный крючок готовую кормушку с отверстиями с двух сторон.
— Ну что, я думаю, на первое время сойдёт? — спросил отец и тут же ответил сам себе утвердительно: — Сойдёт! Теперь осталось засыпать корм. Слав, ты видел на кухонном столе банку с семечками? Давай, газуй на своём тарантасе, вези их сюда.
Славик поспешно нагнулся к машине и, громко фырча, покатил её в кухню. С таким же шумом он вернулся в свою комнату.
Отец взял горсть семечек, насыпал в кормушку и вышел на веранду. Славик подбежал к окну и стал наблюдать за отцом, как он прикреплял её к перекладине. Не успел отец закрыть дверь в комнату, как Славик уже звал его:
— Папа, папа, посмотри, Цвинь сел в кормушку!
Отец подошёл к окну, обнял сына, смотрящего сияющими глазами на синицу, которая призывно звала: «Цвинь!», «Цвинь!».
С противоположной стороны в кормушку села вторая синица и восторженно защебетала: «Цвия!», «Цвия!».
— Папа, а она теперь не ругается, а хвалит его за находку, правда?
— Правда, сын, правда. Не всегда же нам плестись в хвосте. Мы — мужчины, наше место впереди. Теперь и нам пора завтракать, а то наша мама не любит ждать.
Отец и сын, обнявшись, с чувством исполненного долга прошли в кухню.

2005 г.